velikanov.ru > энциклопедии > культурология


Открытые записи лекций >>>

Записи лекций курса "Философия искусства" >>>
Философские концепциии от античности до наших дней,
непосредственно повлиявшими на искусство и определившими принципиально различные модели культуры.

Записи лекций курса "Идеи и образы" >>>
Курс посвящен книгам, фильмам и музыкальным произведениям, тесно связанным с философскими концепциями. Иногда идеи становились основой для создания художественных образов, иногда образы были питательной средой для философских концепций. Эти взаимосвязи и взаимовлияния представляют собой сложную сеть современной культуры.


КУЛЬТУРОЛОГИЯ. XX ВЕК. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ.

А Б В Г Д Е Ж З И-Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Э Ю Я   

Б
БАЛЛИ (Bally) Шарль (1865-1947)
БАРНС (Barnes) Харри Элмер (1889-1968)
БАРТ (Barthes) Ролан (1889-1968)
БАРТ (Barth) Томас Фредерик Вейбю (р. 1928)
БАХТИН Михаил Михайлович (1895-1975)
БАШЛЯР (Bachelard) Гастон (1884-1962)
БЕЙТСОН (Bateson) Грегори (1904-1980)
БЕЛЛ (Bell) Дэниел (р. 1919)
БЕЛЫЙ Андрей (БУГАЕВ Борис Николаевич) (1880-1934)
БЕНВЕНИСТ (Benveniste) Эмиль (р. 1902-1976)
БЕНЕДИКТ (Benedict) Рут Фултон (1887-1948)
БЕНН (Benn) Готфрид (1886-1956)
БЕНУА (Benoist) Ален де (р. 1947)
БЕНЬЯМИН (Benjamin) Вальтер (1892-1940)
БЕРГЕР (Berger) Питер Людвиг(р. 1929)
БЕРГСОН (Bergson) Анри (1859-1941)
БЕРДЯЕВ Николай Александрович (1874-1948)
БИДНИ (Bidney) Дэвид (1908-1987)
БИЛЗ (Beals) Ральф Леон (1901-85)
БИОГРАФИЯ
БИХЕВИОРИЗМ
БИЦИЛЛИ Петр Михайлович (1879-1953)
БЛАНШО (Blanchot) Морис (р. 1907)
БЛОК Александр Александрович (1880-1921)
БЛОК (BIoch) Марк (1886-1944)
БОАС (Boas) Франц (1858-1942)
БОГАТЫРЕВ Петр Григорьевич (1893-1971)
БОГДАНОВ (МАЛИНОВСКИЙ) Александр Александрович (1873—1928)
БОДИ-АРТ
БОДРИЙЯР (Baudrillard) Жан (p. 1929)
БОЙМЛЕР (Baeumler, Baumler) Альфред (1887-1968)
БОНХЁФФЕР (Bonhoeffer) Дитрих (1906-1945)
БРОДЕЛЬ (Braudel) Фернан (1902-1985)
БУБЕР (Buber) Мартин (Мардохай) (1878-1965)
БУЛГАКОВ Сергей Николаевич (1871-1944)
БУЛЬТМАН (Bultmann) Рудольф (1884-1976)
БЭСКОМ (Bascom) Уильям (1912-1981)


БАЛЛИ (Bally) Шарль (1865-1947) - швейц. языковед. Принадлежал к первому поколению т.н. “женевской школы” социол. направления в языкознании. Получил классич. образование филолога, специализировался по греч. языку. В 1889 защитил в Берлине докт. дисс. о трагедиях Еврипида, вернулся на родину и с тех пор безвыездно жил в Женеве. С 1900 в течение многих лет преподавал греч. язык в Коллеже Кальвина. Одновременно изучал санскрит в Женев. ун-те под руководством де Соссюра (интерес к санскриту сохранил на всю жизнь, незадолго до кончины предпринял работу над санскритской грамматикой). Сначала учеба, позже — сотрудничество и дружба с де Соссюром способствовали превращению блестящего филолога в не менее блестящего лингвиста. Б. постепенно проникся общелингвистич. идеями своего учителя и освоил его метод исследования языка. С 1906 Б., по поручению де Соссюра, читал вместо него курс санскрита в Женев. ун-те, а с 1913, после смерти учителя, и вплоть до своей отставки в 1939 занимал кафедру сравнит, грамматики и об916, совместно с А. Сеше, издал “Курс общей лингвистики” де Соссюра, составленный на материале студенческих конспектов. До конца жизни возглавлял Женев. линг-вистич. об-во, развивавшее идеи де Соссюра.

В основе лингвистич. взглядов Б. лежало соссюровское учение о знаковой природе языка, о различении языка и речи, синхронии и диахронии. Приверженность к этой теории, а также собственный богатый опыт преподавания совр. франц. и нем. языков помогли Б. преодолеть ограниченность компаративно-истор. лингвистики 19-нач. 20 в. и перейти от анализа сохранившихся письменных источников на мертвых языках к непосредств. исследованию живых языков. Б. категорически исключил диахронию (историю развития языка) из поля зрения лингвиста и задался целью создать синхронную (статич.) лингвистику — описание языка с т. зр. говорящего субъекта, для.к-рого безразлично происхождение употребляемых им средств выражения (“произвольность знака”). Коллективная мысль народа навязывает индивиду абстр. систему условных знаков, включающую словарь и грамматику (эта система и есть язык). Языковая система принадлежит об-ву в целом, а каждый знак этой системы обозначает не конкретный предмет действительности, а общее понятие об этом предмете (“потенциальный”, “виртуальный” характер знака). Речь индивидуальна и отражает способ, каким каждый индивид использует лингвистич. знак, делает его реальным фактом коммуникации, актуализирует его. Лингвист может судить о языке, только изучая его функционирование в конкретных речевых актах. Статич. лингвистика Б. — прежде всего лингвистика речи. Он разработал теорию высказывания, ввел в лингвистику логич. понятия диктума (объективной части значения предложения) и модуса (операции, производимой мыслящим субъектом), рассмотрел способы актуализации в речи виртуальных единиц языка. Объект его исследований выходил за рамки чистой лингвистики и затрагивал также психологию и социологию. Речь отражает все аспекты жизни. Выражаемые в ней мысли имеют не только интеллектуальную природу, они включают и побуждения к действию, и эмоции, и желания, и волю. Б. подчеркивал первостепенное значение эмоционально-аффективных компонентов речи — ускользающих и непрерывно меняющихся форм с множеством смысловых оттенков. Его исследования в этой области, сегодня общепринятые, не сразу нашли понимание в научном мире: лингвистам казалось, что анализ явлений, не поддающихся строгой регламентации, противоречит логике научного мышления.

Б. вложил новое содержание в термин “стилистика”, отделил лингвистич. стилистику, определенную им как “науку о средствах выражения”, от традиц. исследований литературно-худож. стилей. Лингвистич. стилистика Б. изучает не область языка, а весь язык под углом зрения аффективности, так как способы выражения аффективного могут носить и фонетич., и лексич., и синтаксич. характер. Стилистика Б. не отдает предпочтение аффективному перед интеллектуальным, она изучает их во взаимосвязях, а также пропорции, в каких они смешиваются, чтобы породить тот или иной тип выражения.

Сопоставляя системные закономерности франц. и нем. языков, Б. нашел подтверждение лингвистич. антиномии изменчивого/постоянного в языке: чтобы выполнять свою обществ, функцию, язык должен оставаться неизменным, в то же время он находится в состоянии постоянного изменения и развития. По мысли

49

Б., каждый язык в каждый момент времени представляет собой систему в состоянии неустойчивого равновесия, к-рое постоянно нарушается процессом развития языка, чтобы тут же восстановиться уже в новом качестве.

Соч.: Precis de stylistique. Gen., 1905; Traite de stylistique francaise. V. 1-2. Hdlb., 1909; Le langage et la vie. Gen., 1913; Linguistique generale et linguistique francaise. P., 1932; Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

Лит.: Хованская З.И. Стилистика франц. языка. М., 1984, 1991; Cahiers F. de Saussure. Gen., 1946-47. N 6.

Т.К. Черемухина


БАРНС (Barnes) Харри Элмер (1889-1968) - амер. историк, социолог и публицист. Получив истор. образование в Сиракузском и Колумбийском ун-тах, Б. включает в сферу своих интересов смежные области знания: историю обществ, мысли, историю социологии и полит, теории. В течение ряда лет преподает в колледжах и ун-тах США, как правило, на отделениях социологии. В 20-40-е гг. выступает с публичными лекциями по пенологии, криминологии и проблемам образования, пишет статьи и книжные обзоры, создает ряд важных трудов. Взгляды Б. — историка культуры и зап. цивилизации — сложились под влиянием основателей амер. школы “Новой” (интеллектуальной) истории Д. Робинсона, Д. Шотвелла, В. Даннинга, антропологов А. Голденвейзера и Э. Хутона и других ведущих ученых того времени. Стержнем его многогранной деятельности стал интерес к проблеме становления культурной традиции цивилизации Запада во всем ее многообразии: интеллектуальном, социальном, полит, и экон. Б. полагал, что истор. наука 20 в. должна отойти от традиц. способов интерпретации событий, расширить свою методол. базу за счет использования методов, выработанных антропологией, за счет интеграции истории и других областей обществознания. Вслед за Э. Томпсоном и Бирдом он помог утвердиться историографии как значимой части истор. науки и и как самостоят, фазы в истории интеллектуальной деятельности человека. Концепцию “Новой истории” Б. последовательно разрабатывал в ряде трудов, наиболее известными из к-рых стали: “Новая история и социальные исследования”, 1925, “История и обществ, разум”, 1926, “История историографии”, 1937, и т.д.

Согласно Б., концепция новой, синтетич., динамичной истории включает осн. закономерности истор. развития и анализ гл. черт каждой культурной эпохи. Использование данных археологии, антропологии, сведения о древних (исчезнувших) цивилизациях создают возможность для пересмотра периодизации истории и выработки более полноценной концепции мировой истории.

Рассматривая способы интерпретации истории от Ветхого Завета до совр. ему авторов, Б. выделяет неск. осн. школ, чьи традиции обогащают истор. исследование. Это — школа философии истории, призванная способствовать формированию научного метода в историографии, а также школа полит, истории (от Карлейля до Даннинга); экон. школа истор. исследований (от Рикардо и Маркса до Веблена и Берда); школа геогр. интерпретаций (от Страбона до Ратцеля); школа интерпретации духа (от Фихте и Гегеля до Мэтью и Тайлора); школа истории науки, антропол., социол., психол. школы. Б. предлагает использовать методол. подходы и источниковую базу этих направлений для построения всесторонней, учитывающей все факторы развития истор. модели. Выстраивая эту истор. модель, Б. фактически создает образ или модель культурного развития цивилизации Запада.

Соч.: The New History and the Social Studies. N.Y., 1925; The History and Prospects of the Social Sciences. N.Y., 1925; (Ed.) History and the Social Intelligence. N.Y., 1926; Living in the Twentieth Century. Indianapolis, 1928; The Twilight of Christianity. N.Y., 1929; The Roman Catholic Church and the Lures of Sex. Girard, 1935; The History of Western Civilization (with David H.A.). V. 1—2. N.Y., 1935; An Economic History of the Western World. N.Y., 1937; A History of Historical Writing. Norman; Oklahoma, 1937; The American Way of Life. N.Y., 1942; Society in Transition. N.Y., 1947; A Survey of Western Civilization. N.Y., 1947; Historical Sociology: its Origins and Development. Theories of Social Evolution from Cave life to Atomic Bombing. N.Y., 1948; Social Thought from Lore to Science (with Becker H.). V. 1-2. Wash., 1952.

Лит.: Ritter H. Dictionary of Concepts in History. Westport, 1986.

Л.А. Мостова


БАРТ (Barthes) Ролан (1915-1980) - франц. семиотик, критик, эссеист. Окончил Париж, ун-т по специальности “классич. филология”. В 30-40-х гг. долгое время был оторван от столичной лит. жизни: годами лечился в туберкулезных санаториях, преподавал в Румынии и Египте. С 1955 работал в Париж. Высшей школе практич. знаний, а с 1976 проф. Коллеж де Франс. Известность приобрел после выхода первой книги “Нулевая степень письма” (1953); в 1954 вышла вторая книга Б. “Мишле сам о себе”. В 50-е гг. Б. активно сотрудничал как театральный критик в журнале “Театр попюлер”. С сер. 50-х гг. Б. — один из лидеров франц. структурализма, теоретик семиотики; он применял структурно-семиотич. метод для анализа массовой бытовой культуры (“Мифологии”, 1957), моды (“Система моды”, 1967), худож. лит-ры (“О Расине”, 1963). Новый период его творчества связан с разработкой постструктуралистских моделей культуры, где сподвижниками Б. стали критики журнала “Тель кель” — Ф. Соллерс, Кристева. Появляются книги Б. “Сад, Фурье, Лойола” (1971), “Империя знаков” (1970), “Удовольствие от текста” (1973), “Фрагменты любовного дискурса” (1975). В 1975 вышла книга-автометаописание “Ролан Барт о Ролане Барте”; последняя книга Б. “Камера люцида” (1980) посвящена теории фотографии. Б. принадлежит множество теор. статей и критич. эссе, час-

50

тично объединенных в нескольких прижизненных сборниках.

Ранние работы Б. создавались под влиянием Сартра и Маркса: разрабатывая марксистское понятие отчуждения, критик применил его к анализу продуктов культурной (в частности, худож.) деятельности. В развитие сартровской идеи “ангажированности”, социальной ответственности пишущего молодой Б. формулирует свое понятие “письма” — категории, характеризующей ценностную окраску дискурса, способ, к-рым текст заявляете своем социальном (властном, профессиональном и т.д.) статусе. Понятое т.о. письмо является, вообще говоря, орудием закрепощения, отчуждения слова, слово фатально означает не только то, что хотел бы сказать сам говорящий, но и то, что требует говорить об-во. Встав на позиции структурализма и познакомившись с теор. лингвистикой Соссюра и Якобсона, Б. дает этой проблеме точную семиотич. формулировку: об-во наделяет знаки социального дискурса вторичными, коннотативными значениями, “вписывает” в них свои обязательные, часто не сознаваемые говорящим смыслы. Независимо от материальной формы дискурса языковой, визуальной или к.-л. иной, коннотативные смыслы, к-рыми он наполняется, всегда возникают в естеств. языке, и потому, по мысли Б., семиотика (семиология) оказывается лишь частью лингвистики, ее приложением к вторичным смыслам, через язык распространяющимся на всю культуру.

Стоящая перед совр. лит-рой задача борьбы с языковым отчуждением может решаться, согласно Б., двумя способами. Во-первых, формой борьбы оказывается разоблачительная деятельность семиолога-структуралиста, тонким анализом выявляющего в якобы “естественных” фактах культуры (образах, обычаях, риторич. приемах и т.д.) условное и социально тенденциозное содержание. Скрытые социальные коды (“социолекты”), сплетающиеся в социальном разноязычии, классифицируются у Б. по их отношению к власти на энкратические (опирающиеся на властные авторитеты) и актарические (лишенные такой опоры и утверждающие себя террористич. методами). Для их обнаружения в конкр. лит. или ином тексте требуется точный аналитич. инструментарий, в частности структурная теория повествоват. текста, т.к. именно нарративная структура позволяет особенно эффективно протаскивать в текст контрабандой идеол. смыслы; работы Б. (например, “S/Z”) дали толчок развитию нарратологич. исследований во Франции 60-70-х гг.

Двойной установкой на научную точность и идеол. разоблачительность анализа Б. противопоставлял свой метод господствующему лит-ведч. позитивизму, к-рый некритически принимает и “вчитывает” в лит. текст бытующие в об-ве идеол. предрассудки. Нашумевшая печатная полемика Б. с одним из представителей такого лит-ведения, Р. Пикаром, отразилась в памфлете Б. “Критика и истина” (1966). Во-вторых, борьба с отчуждением культуры должна вестись и в формах лит. творчества. Б.-критик систематически поддерживал те течения совр. литературы и искусства, в к-рых усматривал тенденцию к идеологич. демистификации: в “белом”, “бесцветном” письме Камю (“Посторонний”), в “эпическом театре” Брехта, в “новом романе” А. Роб-Грийе и Ф. Соллерса. Авангардные течения сулят реализацию “утопии языка”, к-рый творч. усилием избавляется от социального отчуждения: сквозь сомнительную, социально ангажированную сеть означаемых (смыслов) проступает “реалистич.” буквальность конкр. вещей, не означающих ничего, кроме самих себя: так происходит в конкретно-описательных япон. стихах хокку, в “вещистском” буквализме Роб-Грийе, на нек-рых фотографиях, где идейному замыслу автора не удается затушевать к.-л. “выступающую” внесистемную деталь.

В 70-е гг. пафос создания-нового типа творчества, способного освободить слово от отчуждения, привел Б. к постулированию “смерти Автора” и обоснованию понятия “Текста”, к-рый принципиально отличается от традиц. “произведения” (хотя и может содержаться в нем как нек-рый аспект) своим открытым, деятельностным характером. В Тексте сама собой, помимо завершающей авторской воли, реализуется множественность смыслов и кодов, их свободная игра порождает у читателя не осмотрительное “удовольствие” читателя классич. лит-ры, а экстатич. “наслаждение”, полное освобождение подавленных эротич. влечений. К понятию Текста, в стихийно-игровой природе к-рого проявляется влияние философии Ницше, близко и новое осмысление термина “письмо”, сложившееся у Б. с кон. 60-х гг. отчасти под влиянием “грамматологии” Деррида: это “новое” письмо служит уже не отчуждению культуры, а, наоборот, построению языковой утопии, оно характеризуется принципиальной незавершенностью смысла. Соответственно и знак (языковой или иной), к-рый для Б.-структуралиста служил объектом разоблачит, анализа, в постструктуралистской деятельности должен быть вообще разрушен, “опустошен”, из него необходимо изгнать всякое (даже идеологически “правильное”, например, политически левое) стабильное означаемое, заменив его бесконечной вольной игрой означаемых. Образцы таких пустых знаков, избавляющих человека от тирании означающего, Б. находил, помимо искусства авангарда, также в традиц. культурах Дальнего Востока — китайской и особенно японской (“Империя знаков”).

Пересмотр идеальных представлений о лит. тексте повлек за собой у Б. и новый метод критич. анализа текстов реальных. Если в 50-е — нач. 60-х гг. критик стремился вычленять в тексте либо устойчивые и упорядоченные по уровням структуры — социокультурные либо психоаналитич. (в частности, в духе психоанализа субстанций Башляра), — то начиная с книги “S/Z”, посвященной подробному анализу текста одной новеллы Бальзака, он отказывается от строго объективного подхода, принимает произвольное членение текста на фрагменты — “лексии” и при их анализе исходит из на-груженности каждой из них одновременно многими, лишь отчасти упорядоченными смыслами и кодами.

51

Поздние книги Б.-критика имеют целью раскрыть продуктивный, неупорядоченный характер лит. “письма” (в новом смысле этого термина), будь то плюралистичность совр. “Текста” или же металингвистич. деятельность таких создателей новых идеол. кодов, как маркиз де Сад (код жестокости), Шарль Фурье (код удовольствия и его социально справедливого распределения) или Игнатий Лойола (код рационализированного мистицизма). С произвольной фрагментацией изучаемого текста сочетается и фрагментарность собственного письма позднего Б., возможно, связанная с мыслями Бланшо о дисконтинуальности “множественного слова”. Вопрос об организации фрагментов в единое целое заставлял Б. проявлять особенный интерес к таким традиц. алеаторным формам композиции, как дневник и словарь; словарная алфавитная структура фрагментов принята, например, в книгах Б. “Удовольствие от текста” и “Фрагменты любовного дискурса”.

Соч.: Oeuvres completes. V. 1; 1942-1965, Р., 1993. Нулевая степень письма // Семиотика, М., 1983; Избр. работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989, 1994; Мифологии. М., 1996.

Лит.: Чиковани Б.С. Современная французская лит. критика и структурализм Ролана Барта. Тб., 1981; Heath S. Vertige du deplacement. P., 1974: Sontag S. L'ecriture meme: a propos de Barthes. P., 1982; Lavers A. Roland Barthes: Structuralism and after. L, 1982; Calvet L.-J. Roland Barthes. P., 1990.

C.H. Зенкин


БАРТ (Barth) Томас Фредерик Вейбю (р. 1928) -норв. культуролог и социалантрополог. Получил университет. образование в США. Магистр искусствоведения (Чикаго, 1949), д-р наук (Кембридж, 1957). В 1961-74 проф. социальной антропологии ун-та Бергена. С 1974 проф. ун-та Осло и управляющий этногр. музея.

Б. считается создателем совр. культурологич. школы в Норвегии. В 50-е гг. занимается социалантропол. исследованиями на Ближнем Востоке. В 1952 и 1955 опубликовал исследования о культуре норв. цыган. В 1961 основывает первую в Норвегии кафедру социальной антропологии в Берген. ун-те, задачу к-рой видит в осмыслении норв. культуры с т.зр. новейших научных теорий, что дает импульс возрождению интереса к истории культуры страны и изучению разл. аспектов совр. культуры.

В мировой науке Б. известен прежде всего как исследователь ближневост. культур, но и его теор. работы “Модели социальной организации” и “Этнич. группы и границы” входят в списки обязат. лит-ры по социальной антропологии ведущих ун-тов мира. Своими теор. исследованиями Б. внес значит, вклад в теорию интер-акционизма, или анализа процессов, возникшую как реакция на учение Парсонса и Р. Мертона.

Б. предостерегает от овеществления, придания субстанциальности тому, что по своей природе является абстрактным и текучим, и утверждает, что, концентрируя свое внимание на разл. видах социального взаимодействия индивидов в динамике истор. изменений, исследователь приходит к пониманию культуры как части процесса создания смыслов. Данная методол. перспектива открывает возможности для анализа взаимосвязи и содержания символов, значимых для той или иной культуры. Определяя культуру как рез-т отношений между людьми, Б. считал гл. сферой исследования интеракционизма микроуровни обществ, системы и типы взаимодействия внутри и между ними, тогда как социол. теории заняты в первую очередь исследованием отношений между социальными институтами на макроуровне.

Соч.: Political leadership among Swat Pathans. 1959; Nomads of South Persia. 1961; Models of Social Organization. 1966; Ethnic Groups and Boundaries the Social Organization of Culture Difference. 1969; Ritual and Knowledge among the Baktman of New Guinea. 1975.

Лит.: Klausen A.M. Anthropologiens historie. Oslo, 1989.

E. С. Рачинская


БАХТИН Михаил Михайлович (1895-1975) - философ, принадлежащий постсимволическому периоду культуры серебряного века. Гимназич. образование получил в Вильнюсе и Одессе. В 1913 поступил в Новоросс. ун-т, через год перевелся в Петербург, ун-т на классич. отделение историко-филос. ф-та. Среди своих университет, учителей Б. отмечал Ф.Ф. Зелинского, наставлявшего студентов в духе эллинизма, отчасти пропущенного через призму воззрения Ницше, Н.Н. Ланге и А.И. Введенского, строго придерживавшегося кантовского критицизма вместе с психол. представлениями 19 в. Ориентированный на зап. науку характер университет. образования наряду со склонностью к свободным религ. исканиям сформировали у Б. европ. строй филос. мышления. Приверженец “строгой науки”, решительно порвавший с метафизикой, Б. противостоял рус. философии серебряного века, своим старшим современникам — софиологам Флоренскому и С. Булгакову, а также экзистенциалистам Бердяеву и Л. Шестову.

Творч. путь Б. может быть расценен, по его словам, как становление и развитие единой филос. идеи. На рубеже 10-20-х гг. Б. владел замысел создания “первой философии”, беспредпосылочного учения о бытии. На основании нового бытийственного созерцания это учение в проекте должно было вывести из кризиса европ. мысль — преодолеть роковой разрыв между “миром культуры” и “миром жизни”, в чем, по Б., состоял основной порок совр. “теоретизма”. Свое учение Б. представлял в качестве системы, имеющей, однако, характер не отвлеченной метафизики, но нравств. философии; вольно или невольно он следовал установке Канта на

52

приоритетность “практич. разума” в деле построения самообоснованного мировоззрения. Гл. категорией нравств. онтологии Б. стало понятие “бытия-события”, к к-рому был приравнен “ответственный поступок” человека; гносеологич. проблема при этом решалась на основе интуиции “участного”, т.е. приобщенного к бытию мышления (“К философии поступка”). Свое учение Б. изначально мыслил синкретическим; включая в себя этику и эстетику, оно определялось в качестве филос. антропологии. Хотя “первая философия” Б. не осуществилась в качестве задуманной системы, ее ключевые представления выразились в конкретных разработках. Культурология, “металингвистика”, теория лит-ры, “истор. поэтика” и т.д. суть модусы единой гуманитарной дисциплины Б., различные развороты фундаментальной проблемы человеч. бытия.

Если говорить о культурологич. разрезе единой бахтинской “идеи”, то целью Б. было концептуальное соединение понятия культурной ценности с интуицией жизненной актуальности. Б. стремился преодолеть односторонности “философии жизни” (Бергсон, Дильтеи, Ницше и др.) и “философии культуры” (Риккерт), дав их своеобразный синтез в представлении о “живой” в опр. смысле ценности, о культуре, — не дистанцированный от бытия, но являющийся его полновесной частью. Подразумевая категорию культурной ценности, Б. конкретно имел дело с худож. лит-рой и его культурологич. (и, шире, онтологич.) учение оказалось не отделимым от “эстетики словесного творчества”. В этом смысле “идея” Б. в ее развитии прошла ряд ступеней, объединенных внутр. логикой. В филос. становлении Б. можно выделить этапы 20-х, 30-х гг. и заключит, периода творчества. С др. стороны, Б. занимали проблемы, восходящие к его интуиции культуры как “бытия-события”. К области его культурологии могут быть также отнесены исследования филос. природы человеч. языка — первофеномена всякой культуры.

В 20-е гг. проблему культурной ценности Б. сопрягал с поиском такой эстетич. формы, к-рая бы в своей “завершительной” функции не умерщвляла, не “парализовала” собою жизненное содержание. Он создал модель “эстетич. объекта”, принципом к-рой стала жизнеподобная “архитектоника” “взаимоотношений” автора и героев худож. произведения (“Проблема содержания, материала и формы в словесном худож. творчестве”, 1924). Искомая “ценность” связывалась с героем, свободно, без принуждения со стороны автора, осуществляющим свою собственную “идею”, раскрывающим свое внутреннее содержание, отождествляемое Б. с нравств. поступком. В трактате “Автор и герой в эстетич. деятельности” Б. подвергает классификации формы, соответствующие разл. “архитектонич.” принципам - принципам отношения автора к герою; критерием этой классификации он делает свободу героя от автора. Учению об идеальной в этом смысле форме — о герое, к-рый в равной степени принадлежит как худож. целому, так и—в своей свободе — жизненной действительности, — посвящена книга Б. “Проблемы творчества Достоевского” (1929). Герой романа Достоевского видится Б. в равноправном “диалоге” с автором; свобода героя означает исчерпание им до конца собств. идеол. потенций, полное обнаружение своих взглядов на “последние” мировоззренч. проблемы. Герой, обладающий такой же духовной реальностью, что и автор (а вместе и “полифонич. роман” в целом, представляющий собой “архитектонически” организованное общение подобных героев-протагонистов с автором и между собой), являются в культурологии Б. той самой идеальной “ценностью”, к-рая одновременно принадлежит и худож. миру, и реальной действительности, т.е. нравств. бытию-событию. В концепции полифонич. романа Б. достигает цели своей “философии поступка” — примиряет “мир культуры” и “мир жизни”; роман Достоевского является в глазах Б. “культурной ценностью” совершенно особого, высшего порядка.

Вывод о романе Достоевского как о своеобразной духовной действительности, причастной реальному бытию (утверждение более сильное, чем традиц. представление о “жизнеподобии” романного мира), в 30-е гг. Б. переносит на жанр романа в целом. Роман в его концепции оказывается живой проекцией не только совр. ему нац. языкового универсума, но и осн. форм миросозерцания, обусловленных состоянием культуры. Параллельно исследованию худож. особенностей романа разл. эпох Б. приходит к выводу о принципиально разном переживании времени и пространства в изменяющихся культурных ситуациях (“Формы времени и хронотопа в романе”, 1937-38). Если анализ поэтики Достоевского в 20-е гг. может быть лишь для спец. исследования отделен от его диалогич. онтологии (равно как и от концепции причастной бытию культурной ценности), то в 30-е гг. двумя сторонами одной и той же медали оказываются изучение Б. худож. природы ряда разновидностей романа и конкр. культурологич. наблюдения. Б. досконально исследовал многогранный комплекс категорий и ценностей, связанный с таким культурным феноменом, как традиция европ. карнавала; раскрытие худож. принципов романа Рабле, давшего Б. богатый материал для его культурологич. штудий, оказалось в целом подчиненным скорее культурологич. задаче. Карнавал, по мнению Б., представляет собой неофициальное, демократич. дополнение к господствующей культуре, осуществляющее релятивизацию официальных ценностей через их комич. снижение в нар. праздничных действах (“веселая относительность”). На первый план в карнавале выступает неизбывная правда жизни, соотнесенная с телесным человеч. и мировым началом; иерархич. ценностная система претерпевает обращение, онтологические “верх” и “низ” в карнавальном мироощущении меняются местами, так что в своей тенденции карнавал предстает “веселой преисподней”. Б. видит корни ср.-век. карнавала уходящими в глубь веков, — в его концепции карнавал оказывается неким универс. культурным феноменом, тесно связанным с возникшим из него романным жанром. В филос. культурологии Б. в целом, занятой соотношением

53

“мира культуры” и “мира жизни” (“К философии поступка”), категория карнавала знаменует диалектич. победу “жизни” над культурной “ценностью”: карнавальная стихия, будучи слепым витальным порывом, не обладает созидающей силой и не порождает новых ценностей. Не имея своего собств. внутр. содержания, она паразитирует на наличной культуре и, пародийно переворачивая ее духовные основы, стремится к их разрушению. Показав растворение — в сущности, духовную смерть человека в карнавальной толпе. Б., несмотря на свое эмоционально-положит. отношение к феномену карнавала, невольно представил его в качестве антипода христ. культуры, пафос к-рого в отношении ее верховных ценностей — не что иное, как агрессивная деструкция. Будучи обобщено, бахтинское понятие карнавализации широко применяется в наст. время для осмысления самых разнообр. культурных, социальных и худож. явлений.

Поел. период творчества Б. для его культурологии ознаменовался введением представления о “диалоге культур”, родившегося под влиянием идей Шпенглера и, вместе с тем, полемически обращенного против них. Если мировые культуры суть в нек-ром смысле “личности”, то с т. зр. Б., между ними должен существовать, длясь в веках, нескончаемый “диалог”. Для Шпенглера обособленность культур, их замкнутость внутри себя приводит к непознаваемости чужих культурных феноменов; на культурологию Шпенглер переносит свою интуицию безграничного одиночества человека в мире. Для Б. же “вненаходимость” одной культуры в отношении другой не является препятствием для их “общения” и взаимного познания, как если бы речь шла о диалоге людей. Каждая культура, будучи вовлечена в “диалог”, например, с последующими культурными эпохами, постепенно раскрывает заключенные в ней многообразные смыслы, часто рождающиеся помимо сознательной воли творцов культурных ценностей. Б. вносит в культурологию свое представление о диалогической природе всякого смысла, благодаря чему его концепция трансформируется в своеобразную культурологическую герменевтику.

Через все культурологич. работы Б. начиная с 30-х гг. проходит представление о культурной традиции, соотносимое Б. с категорией “большого времени”. За этой категорией стоит образ связной мировой истории культуры. Понятие “большого времени” принадлежит бахтинской герменевтике, соответствуя восприятию и интерпретации культурного феномена, созданного в глубокой древности. При встрече с таковым “большое время”, разделяющее события творчества и рецепции, “воскрешает” и при этом непрерывно преображает забытые, “умершие” и погребенные в “авторской” эпохе, в “малом времени” культурные смыслы; “большое время” — время “диалога культур”. Одна из целей введения Б. категории “большого времени” — указать, в полемике со Шпенглером, на герменевтич. плодотворность временного отстояния интерпретатора от эпохи создания произведения. Когда поздний Б. настаивает на том, что в “большом времени” “нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения”, то, возражая Шпенглеру, он постулирует герменевтич. “открытость” ушедших с истор. сцены культур. Однако, несмотря на то что представление Б. о возможности культурологич. исследования принципиально расходилось со шпенглеровским пессимизмом, созданный им образ диалога — образ смотрящихся друг в друга ликов культуры — философски красиво согласуется с “физиогномикой мирового бывания”, как определил Шпенглер собств. философию.

Соч.: Проблемы творчества Достоевского. Л., 1929; Киев, 1994; Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963; 1979; Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965; 1990; Вопросы лит-ры и эстетики. М., 1975; Эстетика словесного творчества. М., 1979; 1986; Литературно-критич. статьи. М., 1986; К философии поступка // Философия и социология науки и техники. Ежегодник: 1984-1985., М. 1986: Дополнения и изменения к “Рабле” // ВФ, 1992. N 1; Письма М.М. Бахтина: [1960-1965] //Лит. учеба. 1992. Кн. 5/6; Работы разных лет. Киев, 1994; Человек в мире слова. М., 1995.

Лит.: Бахтинский сборник. В.1. М., 1990; М.М. Бахтин и философская культура XX века: Проблемы бахтинологии. В. 1. Ч. 1-2. СПб., 1991; Библер B.C. М.М. Бахтин, или Поэтика культуры. М., 1991; Философия М.М. Бахтина и этика совр. мира. Саранск, 1992; Диалог, карнавал, хронотоп: Журн. научных разысканий о биографии, теор. наследии и эпохе М.М. Бахтина. Витебск, 1992, N 1; М.М. Бахтин как философ. М., 1992;

Clark К., Holquist М. Mikhail Bakhtin. Camb. (Mass.); L, 1984; Holquist М. Dialogism: Bakhtin and His World. L.; N. Y., 1990; Morson G.S., Emerson C. Mikhail Bakhtin: Creation of a Prosaics. Stanford (Calif.), 1990: Danow D.K. The Thought of Mikhail Bakhtin. Basingstoke. L, 1991.

H.K. Бонецкая


БАШЛЯР (Bachelard) Гастон (1884-1962) - франц. философ, эстетик, исследователь психологии худож. творчества, интерпретатор поэтич. текстов. Окончил местный коллеж. 1907-1913 — почтовый служащий в Париже. 1914-1919 — участие в Первой мировой войне. 1920 — лиценциат по философии. 1922-1927 — преподает философию, физику и химию в коллеж Бар-сюр-0б. 1927 — защита докт. дис. под руководством Абеля Рея и Леона Брюнсвика. До 1940 — проф. философии в Дижоне. С 1940 по 1954 — проф. Сорбонны по кафедре истории и философии науки, одновременно директор Института истории науки. 1961 —литературная премия. Его называли “последним учеником Леонардо да Винчи”, имея в виду универсальные познания и его вклад в разл. сферы культуры: философию науки, эпистемологию, поэтику воображения, лит. критику. Научное творчество Б. в его целостности исследовано

54

недостаточно. Одни зап.-европ. исследователи трактуют его только как эпистемолога и методолога науки, другие представляют только как психолога воображения или же как метра “новой критики”, давшего толчок совр. направлениям в интерпретации лит.текста, как непревзойденного мастера нового искусства “читать”, поставившего его на один уровень с творч. актом. Б. не претендовал на достаточную систематичность. Эстетич. и эпистемологич. работы Б. объединяет скорее всего принцип “полифилософичности”, “открытости”, принцип “рассеянной” философии, выступление против всякой алгоритмизации.

Б. рассматривал проблемы движущей силы, импульса научной революции как проблемы гл. обр. психол., к-рые он ставил в плане феноменологии, считая прирожденными и самыми последоват. феноменологами поэтов и художников. Эпистемологич. взгляды Б. формировались во многом под влиянием “принципа дополнительности” Бора, а также идей Брюнсвика и Гонзета, опиравшихся в своих работах на новейшие достижения совр. естествознания; он стремился сделать науку и поэзию дополнительными, связать их как две противоположности. Он говорил о взаимной непроницаемости сфер научного и поэтич. творчества: связь между ними устанавливается исключительно отношениями дополнительности.

В истории франц. культуры 20 в. трудно найти аналогичный пример столь глубокого проникновения и в науку, и в поэзию. Встречающаяся в критич. лит-ре аналогия с “универсалистским интеллектуализмом” Поля Валери, автора многих работ о поэтике и эстетике, не вполне убедительна. Для Валери наука, при всем его увлечении ею, была только экстраполяцией поэзии. Он стремился расширить сферу поэзии, выйти за ее границы. Для Б. наука и поэзия — сферы совершенно равноправные, в поэтике он не сторонник рационализма Валери, а продолжатель неоромантич. традиций и направления, связанного с европ. сюрреализмом 30-40 гг.

Творчество Б. в опр. мере явилось реакцией на растущую специализацию науки и техники и их дегуманизацию в совр. об-ве, поставившие под угрозу культуру будущего. Это порождает стремление к новому синтетич., целостному подходу к творч. деятельности.

Эстетика Б. в значит, степени оказывается неприятием гносеологизма Нового времени. Попытки целостной космологич. интерпретации человеч. активности стали предприниматься лишь в 20 в. Эстетич. и психол. работы Б. — один из примеров такой интерпретации худож. текста, когда акцентируется изоморфизм человеч. личности и космоса. Творч. акт для него поэтому не есть явление индивидуальной воли, а худож. произведение не есть артефакт. Б. определяет метафору как “проекцию человеч. природы на универсальную природу”, имея в виду то, что человек относится к космосу как к субъекту, усматривая в нем такие же черты, как и и самом себе, а не только как к объекту изменения и воздействия. Б. во многих своих работах постоянно возвращается к мысли о первонач. целостности и нерасчлененности человеч. деятельности. Он считает, что поэтич. воображение не производная, а осн. сила человеч. природы, сила естественная, материальная. Если Валери рассматривает худож. творчество прежде всего как артефакт, Б. воспринимает худож. образ независимо от структуры произведения, акцентируя природное, естеств. освоение; делает язык в большей мере природным и естественным, нежели социальным явлением. Отсюда такие часто используемые им слова, как “прорастание”, “набухание”, “гроздь образов” и т.д.

Неоромантизм Б. гораздо более близок идеям Гумбольдта, чем позитивистским концепциям де Соссюра о произвольности знака. Это делает понятным и почти навязчивое употребление Б. слов “греза”, “душа”, “мечта”, “дух”, в “серьезной” науке несколько девальвированных. Б., может быть сознательно, часто избегает слова “знак”, используя вместо него слово “образ” в силу неприятия дискретности, к-рая необходимо должна существовать между двумя сторонами знака — означающим и означаемым. Б. поэтому не склонен разделять представление о немотивированности, произвольности знака: в поэтич. языке даже, напр., фонетич. звучание каких-нибудь слов (обозначающее) космологически мотивируется обозначаемым (содержанием), что вполне согласуется с его идеями изоморфности микрокосма и макрокосма.

Для Б. закономерен путь от метапсихол. к прапсихологическому и от метапоэзии к прапоэзии, к-рую он называет “абсолютным худож. пространством”, “первичным поэтич. существованием” и т.д.

Поэтому работы Б. стали основополагающими в совр. “новой критике”, активно использующей понятие первичного текста, присутствие к-рого делает различение писателя и читателя, акта чтения и акта творения незначит. и несущественным. Б. оказал значит, влияние на таких теоретиков лит-ры и эстетиков, как Р. Барт, Ж. Пуле, Ж.П. Ришар, Ж. Старобинский, Ж.П. Вебер, Н. Фрай.

Интерпретация текста у Б. скорее не познание его, а принятие некоего мифич. предсуществующего бытия. Именно в этом смысле и следует оценивать мысли Б. о равнозначности чтения и письма и о единстве поэтич. материи, о невозможности какой бы то ни было вторичной, последующей формы творчества. Творчество всегда первично, будь оно чтение или письмо, первичный оригинальный импульс или отражение, подражание и т.д.

Путь Б. к познанию худож. творчества лежит через прорыв к некоей первоматерии, к-рую невозможно исчерпать. Поэтому и четыре стихии ранней др.-греч. философии — вода, земля, воздух, огонь — для него суть средства исчерпания поэтич. субстанции постольку, поскольку они связаны с прорывом к космич. первоматерии. Работы, связанные с этими стихиями, — самые значит, произведения Б. (“Психоанализ огня”, “Вода и мечты”, “Воздух и мечты”, “Земля и мечтания воли”). Книги “Поэтика пространства” и “Поэтика мечты” относятся к феноменологич. периоду творчества Б. Феноменология наиболее, по его

55

мнению, целесообразный метод исследования худож. творчества, ибо поэты и живописцы — прирожденные феноменологи. Поэтич. опыт имеет собственную динамику, свою собственную “непосредственную онтологию”. Динамика поэтич. образа не подчиняется причинным связям, поэтому закономерности, раскрываемые психоанализом, не объясняют неожиданности нового образа. Передача специфич., индивид. образа есть факт большой онтологич. важности, читатель и критик должны принимать образ не как объект, тем более не как заместителя объекта, но должны постигать его специфич. реальность. В образе следует видеть несводимое, нередуцированное после того, как совершаются все возможные редукции.

Б., в отличие от Юнга, опр. влияние к-рого он испытал, отказывается признать за образом какой бы то ни было субстрат, соотносить его с чем бы то ни было, кроме него самого; поэтич. метафора есть исходный пункт, а не рез-т поэтич. импульса. Он считает, что перевести образ на к.-л. другой язык — настоящее предательство, это равносильно отказу от самого образа. Факт утечки, имеющий место при самой, казалось бы, исчерпывающей интерпретации, свидетельствует об объективном характере психол. процесса творчества. Манипуляции Фрейда направлены на то, чтобы мыслью исследователя подменить образную практику, жизнь изучаемого худож. образа, и при такой подстановке устраняется, выпадает особенное, частное бытие исследуемого явления. Худож. образ, по Фрейду, есть отражение, компенсация чего-то, явление вторичное, как бы не имеющее своей онтологичности.

Б. отвергает интерпретацию худож. практики как компенсации жизненных драм и неудач. Поэзия несет в себе свое собств. счастье, независимо от того, какую драму и какое страдание она призвана воплощать. “Психоанализ, — пишет Б. в предисловии к “Поэтике пространства”, — сразу же отказывается от онтологич. исследования образа, он раскапывает историю человека, демонстрирует тайные страдания поэта. Цветок он объясняет навозом”. Жизнь поэта и его творчество имеют разл. онтологич. сущности. Символика психоанализа, какой бы сложной и разветвленной она ни была, тяготеет к понятию, психоанализ с помощью образа хочет построить какую-то реальность, для него худож. образ — дополнит, инструмент познания, тогда как поэтич. образ следует не понимать, а переживать, он сам есть действительность и не может сводиться ни к чему иному. Образ имеет смысл и значение не как замещение или вытеснение чего-то, но и сам по себе.

Соч.: Le nouvel esprit scientifique. P., 1934; La poetique de 1'espace. P., 1957; L'air et les songes. P., 1962; La poetique de la reverie. P., 1960; La terre et les reveries de la volonte. P., 1962; Le rationalisme applique. P., 1962; La philosophic du Non. P., 1962; L'eau et les reves. P., 1963; Le materialisme rationnel, 1963; L'engagement rationaliste. P., 1972; Новый рационализм. М., 1987; Психоанализ огня. М., 1993.

Лит.: Балашова Т.В. Научно-поэтич. революция Г. Башляра // ВФ. 1972. № 9; Филиппов Л.И. Проблема воображения в работах Г. Башляра // ВФ. 1972. № 3; Зотов А.Ф. Концепция науки и ее развития в философии Г. Башляра // В поисках теории развития науки. М., 1982; Визгин В.П. Эпистемология Гастона Башляра и история науки. М., 1996: Therrien V. La revolution de G. Bachelard en critique litteraire. P., 1970; Ginestier P. Bachelard. P., 1987.

В.П. Большаков


БЕЙТСОН (Bateson) Грегори (1904-1980) - амер. ученый, внесший своими междисциплинарными исследованиями значит, вклад в антропологию, психологию, психиатрию, биологию, теорию коммуникаций и эпи-стемологию и оказавший огромное влияние на эти науки. Получив образование в Кембридже, он переехал в США и получил амер. гражданство. Первая его работа, “Naven” (1936), написанная на основе этногр. исследования, проведенного им в Новой Гвинее совместно с М. Мид (его первой женой), продолжала традиции школы “культура и личность”, но вместе с тем отличалась новаторским подходом и оригинальностью. В этой работе были использованы в новом прочтении понятия “этос” и “эйдос”, впоследствии нашедшие широкое применение в амер. культурной антропологии. Под “этосом” понималось особое, присущее конкр. культуре эмоц. восприятие мира, обеспечивающее связность и согласованность принятой в ней системы верований;

под “эйдосом” — особый принцип, обеспечивающий согласованность ее системы ценностей. В этой же работе было введено понятие “схизмогенеза”, обогатившее концептуальный аппарат амер. антропологии. Под “схизмогенезом” имелся в виду процесс, состоящий в том, что в группе под влиянием социального и языкового взаимодействия возникает внутр. напряжение, к-рое, накапливаясь, приводит ее к распаду на подгруппы, придерживающиеся разл. систем истолкования мира. Следующей работой, написанной Б. в соавторстве с М. Мид и принесшей ему достаточно широкую известность, была книга “Балийский характер” (1942), построенная на материале совместно проведенного ими полевого исследования на о. Бали (Индонезия). Эта работа представляла собой фотоисследование; в ней обосновывалась возможность использования в этнографии метода фото- и киносъемок и было продемонстрировано блестящее практич. применение этого метода. Многие из критиков сошлись во мнении, что данная работа представляет собой редкий образец союза науки и эстетики.

В 50-е гг. Б. отошел от антропол. проблематики и работал в составе исследоват. группы, занимавшейся изучением природы и генезиса шизофрении. Рез-том этой работы стала получившая широкую известность и вызвавшая большой резонанс в об-ве гипотеза “двойного зажима”, состоявшая в том, что шизофрения порождается опр. особенностями коммуникации в семье. Ре-

56

бенок, регулярно получающий от родителей или других значимых фигур внутренне противоречивые сообщения (или сигналы), попадает в ситуацию “двойного зажима”, когда все, что бы он ни делал, заканчивается для него наказанием; вследствие этого у него не формируются метакоммуникативные навыки, т.е. способность к различению логич. типов, отсутствие к-рой является осн. характерной особенностью коммуникации при заболевании шизофренией.

Со вт. пол. 50-х гг. Б. сосредоточивает усилия на изучении метакоммуникации, придавая ему неожиданное для того времени расширение. Предметом спец. исследований становится метакоммуникация у животных, в частности коммуникативные аспекты игрового поведения (ст. “Сообщение “Это игра”, 1956). Исследования шизофрении и игровых форм конфликта у животных привели Б. к глубоким прозрениям о роли метафоры в коммуникации.

В к. 60-х гг. Б. предпринял попытку синтезировать рез-ты своих исследований. Итогом этого синтеза стала наиболее важная его работа “Ступени к экологии разума” (1972), содержащая очерки по проблемам эпистемологии, теории систем, экологии и т.д.

Работы Б. оказали большое влияние на многие области научного знания и до сих пор во многом сохраняют свою актуальность.

Соч.: The Message “This Is Play” // Group Processes / Ed. by B. Schaffner. N.Y., 1956; Balinese Character (with M. Mead). N.Y., 1942; Naven. Stanford, 1958; Communication: The Social Matrix of Psychiatry (with J. Ruesch). N.Y., 1968; Steps to an Ecology of Mind. San Francisco, 1972; Mind and Nature: A Necessary Unity. N.Y., 1979;

Бейтсон Г., Джексон Д., Хейли Дж., Уикленд Дж. К теории шизофрении // Моск. психотерапевтич. журн. 1993. N 1,2.

Лит.: Lipset D. Gregory Bateson: The Legacy of a Scientist. Englewood Cliffs (N.Y.), 1980.

В. Г. Николаев


БЕЛЛ (Bell) Дэниел (р. 1919) — амер. политолог, социолог и футуролог. Окончил колледж в Нью-Йорке, изучал социологию в Колумбийском ун-те. В 1940-60 занимался в основном журналистикой, одновременно преподавал социальную науку в колледже Чикаг. ун-та (1945-48), читал лекции по социологии в Колумбийском ун-те (1952-56). В этот период Б. написал более 400 статей, посвященных в основном политике, проблемам экономики, изменениям в классовой и проф. структуре об-ва, усилению влияния крупного капитала и расширению функций гос. управления. Ряд эссе были объединены в книге “Конец идеологии” (1960), рассматривающей социальные изменения в Америке 50-х гг. В ней он выступил как один из основателей концепции деидеологизации, к-рую обосновывал затуханием социальных конфликтов и возникновением в рамках зрелого индустриального об-ва общенац. согласия интересов, а также сотрудничеством интеллигенции с институтами экон., полит, и гос. власти. В 70-х гг. под впечатлением движения новых левых Б. признал, что его предсказания “конца идеологии” не оправдались, и подчеркнул социальную значимость идеологии, особенно религии. Первый период ознаменовался переходом Б. от проблем социализма к социологии. Второй период своей жизни Б. посвятил академич. карьере: в 1959-69 он — проф. социологии Колумбийского ун-та, с 1969 — Гарвардского. Его гл. интерес в этот период состоял в переработке социол. теории.

Б. решительно отказывается от господствующего в совр. социальных науках воззрения на об-во как на целостную систему отношений. Для него неприемлемо ни марксистское понимание целостности обществ, системы на основе технико-экон. детерминизма, ни функционалистское (от Дюркгейма до Парсонса) — на основе господствующих ценностей. С его т.зр., об-во состоит из трех независимых друг от друга сфер: социальной структуры (прежде всего технико-экон.), полит, системы и культуры. Эти сферы управляются разл. и противоречащими друг Другу “осевыми принципами”: экономика — эффективностью, полит, система — принципом равенства, культура — принципом самореализации личности. Для совр. капитализма, считает Б., характерно разобщение этих сфер, утрата прежнего единства экономики и культуры. В этом он видит источник противоречий и социальных конфликтов в зап. об-ве последних полутора столетий.

Во вт. пол. 60-х гг. Б. наряду с рядом ведущих зап. социологов занимался разработкой теории постиндустриального об-ва, для к-рого характерны преобладание занятости в разл. сферах обслуживания и духовного производства, переориентация экономики и культуры на удовлетворение преимущественно культурных потребностей, новый принцип управления (меритократия), позволяющий устранить бюрократию и технократию (благодаря избранию на руководящие посты лиц в зависимости от их заслуг и способностей), а также изменить классовую структуру об-ва в целом. В книге “Становление постиндустриального об-ва” (1973) Б. обосновывал прогноз трансформации капитализма под воздействием НТР в новую социальную систему, свободную от социальных антагонизмов и классовой борьбы.

В следующей своей книге “Противоречия капитализма в сфере культуры” (1976) Б. обратился к процессам, происходящим в области культуры и полит, жизни. Культуру он понимает как сферу, в к-рой осуществляется уяснение и выражение значения человеч. существования в образных формах — в живописи, поэзии, лит-ре, религии. По своему содержанию культура имеет дело с экзистенциальными ситуациями смерти, трагедии, долга, любви и т.п. Культура изменяется иначе, чем технико-экон. сфера. Ей чужды постулат., линейные изменения, новое не сменяет старое (как это происходит в области техн. прогресса), а происходит расширение содержания того культурного хранилища, к-рым располагает человечество.

57

Б. стремится показать, что у совр. капиталистич. экономики и у авангардизма, как преобладающей формы культуры, общим истоком является отрицание прошлого, динамизм, стремление к новизне. Однако этим сферам об-ва свойственны разные “осевые принципы” (в технико-экон. сфере личность сегментируется на выполняемые ею “роли”, а в культуре упор делается на формирование цельной личности), что приводит к острому конфликту между экон. системой капитализма и его модернистской культурой. К тому же бюрократич. система в экономике приходит в столкновение с принципами равенства и демократии в политике. Налицо противоречия в фундаментальных структурах совр. об-ва: помимо них каждой сфере об-ва присущи свои собств. противоречия.

В эссе “Возвращение сакрального? Аргумент в пользу будущего религии” (1980) Б. указывает на несостоятельность утверждений просветителей к. 18—сер. 19 в. об исчезновении религии в 20 в. и подвергает критике понимание секуляризации в совр. социологии. Исходя из своей методол. посылки (“изменения в сфере культуры происходят совершенно иначе и развиваются совершенно иным путем, чем в социальной сфере”), Б. упрекает социологов в том, что они рассматривают секуляризацию в качестве целостного процесса, тогда как следует различать в нем две стороны: изменение институтов (церкви) и изменение идей (религ. доктрин). Говоря о необходимости рассматривать изменения религии на двух уровнях — социальной структуры и культуры, Б. фактически приходит к выводу о системном, разно-плановом строении религии как социального явления. Он предлагает применять понятие “секуляризация” только к изменению институтов (уменьшению влияния церкви), а в отношении изменения идей использовать понятие “профанация”. Т.о., изменение религии на социальном уровне описывается понятиями “сакральное и секулярное”, а на культурном уровне — “святое и профанное”.

В сб. эссе 1980 “Извилистый путь” и “Социол. путешествия” Б. анализировал также проблему взаимоотношений неконформистской личности с социальными институтами совр. об-ва.

Свои социально-полит, воззрения Б. неоднократно резко менял. В 1932 в 13-летнем возрасте он вступил в ряды Молодежного социалистич. движения, в к. 30-40-х гг. принимал активное участие в леворадикальном движении, увлекался “оппортунистич.” версией марксистского социализма, распространенного тогда в США, был сотрудником и одним из издателей журнала “New Leader” (1941-45), а затем “Fortune” (1948-58), написал монографию “Марксистский социализм в Соединенных Штатах” (1952). В нач. 50-х гг. перешел на позиции либерального реформизма, сделался сторонником проведения обширных социальных реформ (в 1965 возглавил Комиссию 2000 года при Амер. академии искусств и наук), стал признанным теоретиком неолиберализма. В сер. 70-х гг. Б. примыкает к неоконсерватизму, а редактируемый им вместе с И. Кристолом журнал “The Public Interest” становится ведущим органом этого движения. В пер. пол. 80-х гг. Б. получает признание в качестве наиболее видного идеолога амер. неоконсерватизма. В последние годы Б. призывает к укреплению полит, устоев в духе либерализма, осуждая крайности “консервативного мятежа” против современности.

Соч.: The Coming of Post-Industrial Society: A Venture in Social Forecasting. N.Y., 1973; The Cultural Contradiction of Capitalism. N.Y., 1976; Sociological Journeys: Essays 1960-80. L., 1980; The Social Sciences since the Second World War. New Brunswick; L., 1982; The End of Ideology: On the Exhaustion of Political Ideas in the fifties. Camb.; L., 1988; Третья технологич. революция и ее возможные социоэкон. последствия: Реферат. М., 1990.

Лит.: Вольфсон Л.Ф. Теория постиндустриального об-ва Дэниела Белла: Обзор. М., 1975; LiebowitzN. Daniel Bell and the Agony of Modern Liberalism. Westport; L., 1985.

Е.Г. Балагушкин


БЕЛЫЙ Андрей (БУГАЕВ Борис Николаевич) (1880-1934) — поэт и прозаик, лит. критик, теоретик рус. символизма, религ. философ. В 1903 окончил естеств. отделение физико-мат. ф-та Моск. ун-та, с 1904 посещал лекции на филол. ф-те (до 1906). На формирование будущего поэта и мыслителя оказали влияние очень разнородные явления культуры: в лит-ре — Гёте, Гейне, Ибсен, Достоевский, Гоголь, совр. франц. и белы. поэзия (символистской направленности); в музыке — Шопен, Шуман, Бетховен, Бах, Григ, Вагнер, Ганслик;

в философии — Платон, Бэкон, Лейбниц, Кант, Шопенгауэр, Милль, Спенсер; в естествознании — Декарт, Ньютон, Дарвин, Оствальд, Гельмгольц, Менделеев; в математике — Гаусс, Пуанкаре, Кантор; в религии — Ветхий и Новый Завет, Упанишады, Заратустра, Л. Толстой, Бёме, Блаватская и т.д. Все эти и иные, трудно совместимые между собой, даже нарочито контрастирующие друг с другом культурные явления Б. стремился представить как целостную систему культуры, обосновывая необходимость создания особой универсальной науки — культурологии, философии культуры. В 1899 В., во многом под впечатлением статьи Вл.Соловьева “Идея сверхчеловека”, погружается в мир идей и образов Ницше, а весной 1900 беседует о Ницше с самим Вл. Соловьевым, воспринимая эту последнюю встречу и незавершенный разговор с Учителем как мистич. знак духовной преемственности, и глубоко проникается его философией. Эти два противоречивых влияния — Ницше и Соловьева — оказались решающими в формировании культурологич. концепции Б., хотя не были последними: с 1904 Б. переживает глубокое увлечение неокантианством (Риккерт, Коген, Винделъбанд и др.), затем наслаивается интерес к социологии (Зомбарт) и социалистич. идеям (Маркс, Меринг, Каутский), наконец, с 1912 Б. проникается идеями антропософии и находится под обаянием личности и деятельности Р. Штейнера, нем. философа-эзотерика.

58

На рубеже 1900 и 1901 Б. принимает второе, творческое “крещение” — берет себе лит. псевдоним, к-рый символизирует цвет, воплощающий “полноту бытия”, синтез всех цветов, и апостольское служение высшей религ. истине (Андреи Первозванный). К 1902 относится культурфилос. дебют Б.: в журн. “Новый путь” за подписью Студента-естественника он публикует отклик на выход в свет исследования Мережковского “Л.Толстой и Достоевский”, поддерживая вывод автора о ре-лиг. смысле искусства, творчества вообще. Эти идеи Б. развил в статьях “О теургии” (Новый путь. 1903. N 9), “Формы искусства” (Мир искусства. 1902. N 12), “Символизм как миропонимание” (Там же. 1904. N 2). Наряду с теор. статьями и культурологич. эссе Б. в это же время заявляет о себе как поэт. В 1901-07 он создает 4 эспериментальные “Симфонии” (“Северная” , “Драматическая” , “Возврат”, “Кубок метелей”), в к-рых стремится реализовать синтез поэзии, музыки, философии, мистики в музыкальной (точнее — музыкоподобной) форме. Иного рода синтез Б. реализует в сб. стихов: “Золото в лазури” (1904), “Пепел” (1908), “Урна” (1909). Третий вариант культурного синтеза — первый роман Б. “Серебряный голубь” (1909). Тем временем культур-философ. и критико-эссеистские работы Б. складываются в теор. трилогию — “Символизм” (1910 ), “Луг зеленый” (1911) , “Арабески” (1911). В своих худож. и теор. произведениях Б. решает во многом сходные культурфилос. проблемы, варьируя лишь форму символизации идей и степень авторской свободы воображения.

В первое десятилетие 20 в. Б. активно включился в движение рус. символистов не только как теоретик и практик, но и как организатор: вместе с гимназич. товарищем С.М. Соловьевым (племянником философа) он создает кружок моек. “младосимволистов” (“аргонавтов”), среди ближайших единомышленников Б. — Эллис (Л.Кобылинский), Г.Рачинский, Э.Метнер. Б. знакомится с Блоком и Бальмонтом, Брюсовым, Мережковским и Гиппиус, Вяч. Ивановым. Эти отношения бурно развиваются, приводя то к дружбе и сотрудничеству, то к теор. спорам и личным расхождениям. Мечта о соборном единении всех символистов в рамках сооб-ва единомышленников оказывается утопией: творч. индивидуальность каждого оказывается важнее “общественности”; дружба символистов оборачивалась враждой, творч. сотрудничество — соперничеством, понимание культуры и разл. ее аспектов и сторон распадается на множество взаимоисключающих интерпретаций. Рус. символизм на рубеже 1910-х гг. переживает глубокий кризис; Б. примиряется с духовным одиночеством, непонятостью и покидает Россию. В 1910-11 он совершает путешествие в Италию, Тунис, Египет и Палестину; в 1912-16 живет в Зап. Европе, в том числе с 1914 в Дорнахе и Арлесгейме (Швейцария), где как член Антропософ, об-ва, созданного Штейнером, участвует в строительстве храма-театра “Гётеанум”). В этот период Б. создает свое главное прозаич. худож. произведение — филос. роман “Петербург” (1912-13). По возвращении в Россию из своей первой эмиграции Б. продолжает заниматься антропософией и пропагандировать штейнерианство: “О смысле познания” (1916); “Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности” (1915, опубл. 1917). Одновременно он создает обобщающие культурологич. труды, продиктованные текущими истор. событиями — войной и революцией: “Революция и культура” (1917); цикл эссе “На перевале” (“Кризис жизни”, “Кризис мысли”, “Кризис культуры”, 1917-18; “Кризис сознания”, 1920); доклады “Пути культуры”, “Философия культуры” (1920). Из художественно-филос. произведений Б. выделяются поэма о революции “Христос воскресе” (1918), автобиогр. роман “Котик Летаев” (1917-18, опубл. 1922), “Воспоминания о Блоке” (1922-23).

После Октябрьской революции, воспринимавшейся Б. в мистич. ключе, — как катастрофа, ведущая к трагич. катарсису, обновляющая и духовно преображающая Россию (отсюда — образы Распятия и Воскресения из мертвых), — Б. делает попытку вписаться в новую советскую действительность и культурную жизнь: он вступает (вместе с Ивановым-Разумником и Блоком) в лит. группу “Скифы”, преподает в Студии Пролеткульта и в ТЕО, сотрудничает с Наркомпросом, организует и в течение 1920-2! возглавляет Вольфилу (Вольно-филос. ассоциацию). Вскоре после смерти Блока, в ноябре 1921 Б., чувствуя свою невостребованность жизнью и культурой, переживая кризис в личной жизни, эмигрирует в Берлин (не отказываясь от советского гражданства). Во время своей двухгодичной эмиграции Б. публикует многое из написанного, но не выдерживая эмигрантской атмосферы, в состоянии углубившегося душевного кризиса в октябре 1923 вернулся в Советскую Россию — по его выражению, “как в могилу”. Рос. Антропософ. об-во и Вольфила, созданные во многом усилиями Б., были закрыты; хлесткая характеристика Б. как лит. “покойника”, к-рый “ни в каком духе не воскреснет”, самый псевдоним к-рого свидетельствует его “противоположности революции” (“борьбы красного с белым”), данная Л.Троцким как раз в 1923, отшатнула от Б. немногочисл. его друзей и поклонников, оставшихся в России. Атмосфера духовной изоляции, окружавшая Б., искупалась культурным плюрализмом, еще не подавленным до конца в годы нэпа и просуществовавшим до нач. 1930-х гг.: Б. удается написать роман “Москва” (1926-32) — по замыслу антитеза “Петербургу”; роман “Крещеный китаец” (1927) — вторая часть “Котика Летаева”; мемуарную трилогию (“На рубеже двух столетий”, “Начало века”, “Между двух революций”, 1929-33). Смерть Б., не дожившего до создания Союза писателей, идею к-рого он приветствовал, усматривая в ней новый вариант своего идеала писательской “коммуны”, способствующей расцвету каждой творч. индивидуальности в окружении подобных, совпала с началом полит, кампании, направленной против его инакомыслия.

Культурологич. концепция Б. сложна и противоречива; дополнит, сложность ей придает ее непрерывное видоизменение, теор. ее “достраивание” и переосмыс-

59

ление — под влиянием все новых интересов и увлечений автора, веяний эпохи. Самим автором она осмысляется вдинамич. категориях пути: “чистого движения”, “лестницы восхождений”, творч. процесса, нередко в муз. терминах (контрапункт, лейтмотивы, гармония, мелодия, инструментовка и т.д.). В основание философии культуры Б. положены идеи двух во многом взаимоисключающих мыслителей — Ницше и Соловьева, разрешение антиномичности к-рых Б. считал своей гл. задачей. Именно эти две “встроенные” друг в друга филос. системы помогают Б. связать воедино разл. филос., художественно-эстетич., естественнонаучные, религиозно-мистич. и житейские представления в целостную всеобъемлющую символич. картину мира, где искусство и жизнь, наука и мистика составляют сложное социокультурное “всеединство”. Концептуальный стержень культурологии Б. определяется соловьевской идеей теургии — всеобъемлющего творчества, приближающегося по степени своей универсальности к божественному.

Предельной категорией в философии культуры Б. (неопределяемой или складывающейся из бесконечного множества определений) является Символ — “предел всяческих познаний и творчеств”, “непознаваемый” и “несотворимый”. Б. выделяет три сферы самореализации символизма: мистич. сфера Символа как трансцендентной сущности; сфера символизма (теор., филос. и научных построений разл. символистских моделей и концепций) и сфера символизации (приемов символич. творчества во всех сферах, включая художественно-эстетич. и непосредственно житейскую, бытовую). Мир, по Б., состоит из символов разл. мощности и емкости, соединяющихся друг с другом и составляющих необъятную систему взаимосвязанных и переходящих один в другой идеальных объектов различных порядков. Любой символ может быть выражен через идею (понятийно-логически) и через образ (ассоциативно); он един и многозначен, объективен и субъективен, в себе и в мире, целостен и распадается на противоположности, к-рые являются лишь “символами символа”. Мир предстает у Б. в своей “панкультурной” сущности, т.е. как инобытие культуры во множестве ее символич. ликов и имен.

Так, тройственное начало Божества проявляется в том, что Отец, символизируя единство, раздваивается на форму обнаружения единства (Сын) и содержание религ. Формы (дух): в свою очередь, религ. символ Сына отображается в образе то Аполлона (форма образа), то Диониса (содержание образа). Лик Бога Живого двоится на мужское начало (Логос) и женское (София-Премудрость), каждое из к-рых также разделяется надвое, образуя все новые диады, составляющие вместе с исходными элементами триады. Единство мировой и душевной стихии “распадается на двоицу” — на “дух музыки” и на “безобразный хаос” бытия. Именно “дух музыки” преодолевает хаос, упорядочивая и организуя его в душе субъекта и в самой действительности; подобное преображение бытия осуществимо лишь в процессе символич. творчества, к-рое, приобщая реальность к “музыке сфер”, выступает как магич. заклятие хаоса, пресуществляющее безобразность в гармонию. Таким же духовно-мистич. образом понимает Б. и революцию — одно из воплощений теургии.

Культурология Б. оказала мощное влияние на философию культуры (Бахтина, Лосева, на культурологи ч. теории рус. футуристов (идея “жизнестроения”), на рус. “формальную школу”, на герменевтику Шпета и др. явления культурологич. мысли 20 в.

Соч.: Мастерство Гоголя. М.; Л., 1934; Блок Александр Александрович и Белый Андрей: Диалог поэтов о России и революции. М., 1990; О смысле познания. Минск, 1991; Символизм как миропонимание. М., 1994; Критика. Эстетика. Теория символизма. Т. 1-2. М., 1994; Собр. соч.: Воспоминания о Блоке. М., 1995; Стихотворения и поэмы. М., 1994; Евангелие как драма. М.,1996.

Лит.: Долгополов Л. На рубеже веков: О рус. лит-ре конца XIX — нач. XX в. Л., 1985; Он же. Андрей Белый и его роман “Петербург”. Л., 1988; Максимов Д.Е. Рус. поэты начала века. Л.,1986; Андрей Белый: Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988; Новиков Л.А. Стилистика орнаментальной прозы Андрея Белого. М., 1990; Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и лит. деятельность. М., 1995; Пискунова С., Пискунов В. Культурологич. утопия Андрея Белого // ВЛ. 1995. Вып. III; Николеску Т.Н. Андрей Белый и театр. М., 1995; Воспоминания об Андрее Белом. М.,1995.

И. В. Кондаков


БЕНВЕНИСТ (Benveniste) Эмиль (р. 1902-1976) -франц. языковед, культуролог. Посещал курсы Антуана Мейе в Школе высших практич. исследований. С 1927 преподавал там же сравнит, грамматику и всеобщее языкознание. Б. сотрудничал с Ж. Вандриесом, А. Мар-тинэ, Л. Тесньером в Париж. Лингвистич. об-ве, определившем его базовое языковедч. образование. С 1937 проф. в Коллеж де Франс.

Свою исследоват. деятельность Б. развивает в двух осн. направлениях — всеобщее языкознание и сравнит-е изучение индоевроп. языков. При всем своем различии эти сферы пересекаются и позволяют Б. сделать широкий и плодотворный культурологич. и филос. синтез. С языковедч. т. з. его метод — сравнительно-исторический — охватывает помимо фонетики и морфологии также синтаксис и семантику.

В осн. труде “Проблемы всеобщей лингвистики” (1966-74), формально представляющего собой сб. статей по отд. проблемам, Б. проводит различие прежде всего между порядком семиотическим и порядком семантическим. Суть его метода применительно к сфере языка и культуры заключается в следующем: занимаясь семантич. реконструкцией, необходимо проводить чет-

60

кое различие между “значением” как отнесением слова к предмету (designation) и “смыслом” (значением-сигнификатом). Последние главы этого труда Б. посвящает определению роли значения (сигнификации) и разработке метода семантич. реконструкции. Б. разграничил два разных, но взаимообусловленных этапа языкового семиоза: единицы первичного означивания (слова) должны быть опознаны, идентифицированны с предметами и понятиями, к-рые они обозначают, единицы вторичного означивания (предложения, высказывания) должны быть поняты, соотнесены со смыслами, к-рые они несут. Посредством сравнения и диахронич. анализа нужно выявить “смысл” там, где сначала мы знаем только “значение”. Будучи учеником Соссюра, Б. отвергает тем не менее произвольность соссюровского знака: “Связь между означающим и означаемым не является произвольной; наоборот, эта связь необходима. Так, означающее бык (boef) необходимо совпадает в моем сознании со звуковым означающим “бёф”. Между ними возникает настолько тесный симбиоз, что означаемое “boef” является как бы душой акустич. образа “бёф” (Problemes de Linguistique generale). Гл. тезис Б.: “конфигурация языка” детерминирует все семиотич. системы. В противоположность знаковой теории Соссюра, Б. предложил единую концепцию членения языка в виде схемы уровней лингвистич. анализа, определив естественный язык как знаковое образование особого рода среди всех семиотич. систем — с двукратным означиванием его единиц — в системе средств и в речи. Словесные знаки т.о. наделены двойной семантикой:

первичное означивание, собственно семиологич. принцип знакообразования (конвенциально обусловленные культурно-истор. значения отд. словесных знаков) и в речи — вторичное означивание, принцип семантич. интерпретации речевых единиц (значения, приобретаемые словесными знаками в разнообр. текстах) “Означивание присуще уже первичным элементам (естеств. языка) в изолированном состоянии независимо от тех связей, в к-рые они могут вступать друг с другом” (Проблемы языкознания). Это обстоятельство, выделяющее естеств. язык среди других семиотич. систем, позволяет ему служить “интерпретантом всех других семиотич. систем”, к-рые не обладая метаязыковой способностью естеств. языка, заимствуют, однако, осн. принципы его устройства и функционирования. “Язык дает нам единств, пример системы, к-рая является семиотической одновременно и по своей формальной структуре, и по своему функционированию”, язык оказывается той “универсальной семиотич. матрицей”, по образу и подобию к-рой возможно моделирование любых семиотич. систем. Язык же сущностно связан с определением человека: Невозможно вообразить человека без языка и изобретающего себе язык... В мире существует только человек с языком, человек, говорящий с другим человеком, и язык, т.о., необходимо принадлежит самому определению человека”.

Любая языковая единица становится воспринимаемой лишь тогда, когда она может быть идентифицирована в единице более высокого уровня: фонема в слове, слово в предложении. Предложение, к-рое уже не может быть включено в единство другого типа, является порогом речи. В противовес дистрибутивной лингвистике, исходившей из положения, что любая единица более высокого уровня складывается из единиц нижележащего уровня: фонема — из дифференциальных признаков, морфема — из фонем и т.п., по утверждению Б., функция единиц определяется не только их способностью разлагаться на единицы, между к-рыми имеют место дистрибутивные отношения (когда отношения устанавливаются между элементами одного уровня), но и способностью единиц нижележащего уровня выступать в качестве строит, материала для единиц вышележащего уровня, т.е. интегративные отношения. Синтагматич. последовательность в таком случае создает при ее образовании новое интегративное целое, свойства к-рого несводимы к свойствам его составных частей. Если оно содержит элементы, рассматриваемые как знаки, само оно уже не может считаться знаком или совокупностью знаков. Фонемы, морфемы, лексемы или слова имеют “распределение на соответствующем уровне и применение на более высоком уровне”, в то время как предложение не имеет ни распределения, ни применения. Хотя все уровни обладают собств. набором единиц и собств. правилами их сочетания, что и позволяет описывать их раздельно, ни один из этих уровней не способен самостоятельно порождать значения: любая единица, принадлежащая известному уровню, получает смысл только тогда, когда входит в состав единицы высшего уровня: так, хотя отдельно взятая фонема поддается исчерпывающему описанию, сама по себе она ничего не значит; она получает значение лишь в том случае, если становится составной честью слова, а слово, в свою очередь должно стать компонентом предложения. Дистрибутивные отношения сами по себе еще не способны передать смысл.

Дальнейшее развитие семиологии Б. увидел в “надъязыковом (транслингвистич.) анализе текстов... — в направлении разработки метасемантики, к-рая будет надстраиваться над семантикой высказывания. Это будет семиология поколения” и ее понятия и методы смогут содействовать развитию других ветвей общей семиологии”.

Функция языка в коммуникации рассматривается на материале фрейдовского анализа (“Заметки о роли языка в изучении Фрейда” в рус. пер. включены в кн.: Общая лингвистика. М., 1974). Изучение аналитич. техники привело его к определению и переопределению лингвистич. понятий: речевая деятельность — биография как инструмент символич. жизни бессознательного; и в конечном итоге: язык — социальное явление, социализированная структура. И впоследствии Б. будет исследовать те социальные явления, к-рые социально осознаны в языке. При изучении связи науки о бессознательном с языкознанием, выясняется, что разные уровни языка в разной мере “автоматизированы” и не осознаются говорящими.

61

В др. труде Б. путем чисто лингвистич. анализа природы местоимений разработал подлинную диалектику отношений “я” и “другого”. Он заметил, что местоимения “я” и “ты” как указатели отношения говорящего субъекта, существенно отличаются от функции высказываний с помощью местоимения “третьего лица”. Местоимение “он” является аббревиатурным заменителем, “не-лицом”, функционирующим вне пары “я/ты” (такого же мнения был и Якобсон). Категория лица настолько тесно связана с категорией числа, что Б., в сущности, считает их одной категорией, различая “собственно лицо” (т.е. единств, число) и “расширенное лицо” (т.е. множеств, число), к-рое как “не-лицо” имеет морфологически выраженное множеств, число. Б. разграничил “план речи”, использующий во франц. языке все времена, кроме аориста и все три грамматич. лица, с одной стороны, и “план истории”, использующий только повествоват. времена и в чистом случае только третье лицо единств, и множеств, числа, с другой стороны. Язык выработал целую систему времен, свойственную повествоват. текстам и ориентированную на аорист — такая система призвана уничтожить то наст. время, в к-ром находится говорящий субъект. Б. замечает, что в повествоват. тексте никто не говорит. Посредством такого анализа местоимений, проведенного налексич. примерах индоевроп. идиоматич. выражений, Б. придал двойному определению языка еще и следующий смысл. С одной стороны, язык — это набор знаков и система их соединений, где единицами являются, скажем, фонемы, семантемы. С др. стороны, язык — это открыто выраженная активность речи, где единицами языка являются предложения. Б. одним из первых придал слову “дискурс”, к-рое во франц. лингвистич. традиции обозначало речь вообще, текст, терминологич. значение, обозначив им “речь, присваиваемую говорящим”. Он противопоставлял дискурс объективному истор. повествованию (recit). Дискурс отличается от объективного повествования не только рядом грамматич. черт (системой времен, местоимений и др.), но также коммуникативными установками. Б. знаменовал сдвиг в лингвистике в 50-х гг. исследованием “языка в действии”.

Словарем индоевроп. институций Б. начинает изучение индоевроп. языков. Словарь, составленный Б. — настольная книга для историка языков и культур. Его метод отличается от метода его предшественников компаративистов тем, что Б. отказывается сформировать репертуар “лексич. наследия”, а берется за изучение самого формирования и организации словаря учреждений. На материале языков индоевроп. ареала от Центр. Азии до Атлантики, от индийских до кельт, языков, он пытается вскрыть генезис их значения за их обозначением и реконструировать т.о. целостности, к-рые последующая эволюция раздробила и разложила. Эту институциональную (учрежденческую) пред-историю Б. реконструирует, заново собирая словарь экономических (“обладать”, “обменивать”, “торговать”, “ссуда”, “заем” и “залог”), властных, правовых и других понятий. Т.о. оказывается возможным определение значения перевода во взаимосвязи с оценкой семантич. расстояния между теми же словами в подлиннике. Путем этимологич. анализа Б. показывает, что подосновой различий является связь каждого из языков с религ. представлениями (связь, напр., понятия денег с жертвой, платой божеству, скажем, ущерб — это пир, устраиваемый в честь богов). “Все древнейшее право было лишь одной из областей, регулируемых практикой и правилами, пронизанными мистикой”. Б. постулирует некоторую ситуацию изнач. дефицита: “Соответствующие обозначения брались... из словаря более древних цивилизаций”, когда более новые учреждения питаются обозначит, мощью уже существующих. Исследованием фиксируется “постоянство формы и смысла какого-то словоупотребления, когда между словами наблюдаются очень незначит. расхождения в значении, к-рые на первый взгляд не дают возможности исследовать генезис смысла. <...> Форма сама по себе не поддается анализу: мы имеем дело с производным, производящая основа которого не сохранилась... Следовательно, перед нами изолированное существительное, к-рое, однако, принадлежит к древнейшему слою лексики: “заработная плата” и “состояние”, где награда предоставляется за нек-рого рода деятельность в религ. сфере”. Так Б. делает вывод, что “представления, связанные с войной, наемной службой, предшествовали представлениям, связанным с трудом и законным вознаграждением за него”. Слово же “доверие” восходит к значению в Ригведе “акт доверия (богу), предполагающий вознаграждение (в виде благодеяния, оказываемого божеством верующему)”. Установление первичного значения слова “давать в долг” (на лат. яз. praestare образовано от наречия praesto esse) показывает, что в нем просвечивает смысл “передать что-либо в распоряжение другого безвозмездно”. “Безвозмездность” в экон. сфере восходит к “благодати” или ниспосланию “благодати” в сфере религиозной. Сама же область религиозности обозначалась “лишь с момента, когда она выделилась в отд. область”, а в древних культурах все пронизано религией, все является знаком, или отражением божеств, сил. Само слово religio означает “сомнение, удерживающее человека, внутр. препятствие к какому-то действию, а не чувство, побуждающее к действию или заставляющее исполнять обряд”. Контрастное к religio слово — это дар прозрения, суеверие (superstitio) — сперва приверженность народным верованиям, а затем пренебрежит. отношение консервативных римлян к этим верованиям. Совр. значение является последним в истории семантики слова. Б. показал себя виртуозом семантич. описания.

С помощью социальных уставов Б. устанавливает лексич. ряды параллельных этимологич. терминов и показывает, что Иран., инд., греч. и италийский языки свидетельствуют об общем наследии иерархизирован-ного об-ва, разделенного на три осн. обществ, функции: священника, воина и земледельца. Другим путем к точно такой же классификации, сыгравшей роль сво-

62

его рода дополнит, доказательства по отношению к теории Б., пришел историк религий и мифологий Ж. Дюмезиль.

Труды Б. имели разные применения в общей культурологии, представляя собой разл. степени обобщения для филос. знания. Б. привел косвенное доказательство связи др.-греч. (зап.) философии как философии бытия с употреблением связки и предиката “быть” в индоевроп. языках (Б. утверждалась содержат, значимость вспомогат. глаголов — “быть” и “иметь”, уводящая связку от функции простого шифтера), т.к. он привел в качестве примера своеобр. превосходство семантич. ситуации афр. народа эвэ — в этом языке нет глагола, соответствующего индоевроп. глаголу “быть”, но существуют вместо этого пять глаголов, между к-рыми распределяется множество употреблений слова “быть”, номинальное множество, редуцирующее двусмысленность виртуальности каждого из них.

Тем самым Б. ускорил конец языковедч. имманентизма, поставив вопрос о вне-лингвистике. (Изучением соотнесенности с внелингвистич. миром, историей слов в истории об-ва занимался, кроме франц. социолог. школы (Б., А. Мейе, М. Коэн, Ж. Маторе), и П. Лафарг). Различение и последующее соединение семиотич. и семантич. порядков составляло особую заботу Б. Это неограниченное творение (созидание), сама жизнь языка в действии, сторона языка, повернутая к миру, была неизменным пафосом его изысканий. На фоне постулата о творч., демиургич. роли слова (языка) проступает его двойная роль — язык одновременно служит и орудием описания, и орудием творения: “Языковая форма является тем самым не только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации” (Общее языкознание). Местоимения являются в данном контексте “средствами перехода от языка к речи”. Носителем смысла является предложение, выраженное в опр. контексте и носящее отсылку. Именно предложение и тем более отношения между предложениями и макроструктурой текста покидают сферу языка, чтобы войти в область речи. Такой поворот имеет аналог в истории мысли — со времен софистов, парадоксальность к-рых пытался преодолеть Платон, зап. философия скорее заботилась о том, чтобы речи отвести по возможности меньшую роль — представив ее простое инструментальное отношение, сводимое к мысли о ее знаках, в то время как структура означающего способна определить порядок смысла.

Интерпретация речи как креативного начала позволила Б. полагать границы отд. своих тезисов. Знаменитое различение означающего и означаемого царит лишь в семиотич. порядке. Знак не может быть определен тем, что он означает, но лишь внешне — посредством разграничения с другими знаками. Означающее бытие сводится к различающему бытию. Соединенный и отличительный не знаменует еще языка, а всего лишь речевую деятельность, существование которой виртуально. И наоборот, для семантич. порядка подлинно существует только речь. Именно в ней рождается структура и событие виртуальности и актуальности. И именно на этом уровне становится вопрос о внелингвистич. отсылке. “Для говорящего язык и реальный мир полностью адекватны, знак целиком покрывает реальность и господствует над нею, более того, он есть эта реальность”.

Б. много сделал, чтобы ввести субъективность в язык, не обращаясь к понятию интерсубъективности. Он полагал, что субъективность влечет за собой интерсубъективность, не отказываясь от гегемонистской иллюзии обладателя и продуцента мысли. Язык позволяет каждому говорящему присваивать себе язык целиком, обозначая себя как Я. Личные местоимения — первая точка опоры для выявления субъективности в языке. Программатически Б. отвел центр, место “речевому отношению к партнеру”. Именно оно обусловливает языковую коммуникацию, имеет собств. временность, собств. формы и измерения. В речи отражается опыт изнач., постоянного, неограниченно обратимого опыта отношений между говорящим и его партнером. Аппарат деиксиса (указат. местоимения, наречия, прилагательные) организуют пространств, и временные отношения вокруг “субъекта”, принятого за ориентир: “это, здесь, теперь” и их многочисл. корреляты “то, вчера, в прошлом году, завтра”, а система синтаксич. функций находится в подчинении у того Я, к-рое выражается. Формальные модальности высказывания указывают на положение говорящего по отношению к dictum (изречение, слово, приказ).

Язык Б. понимает как то “скрепляющее могущество, к-рое превращает в общность собрание индивидов и к-рое создает самое возможность коллективного развития и существования”. Поэтому “язык представляет стабильность в недрах меняющегося общества, ту постоянную, к-рая объединяет все время расходящиеся действия”. Б. подчеркивает парадоксальность языка “одновременно и имманентного по отношению к индивиду, и трансцендентного по отношению к об-ву”.

Соч.: Origines de la formation des noms en indoeuropeen. P., 1935; Noms d'agent et d'action en indoeuropeen. P. 1948; Titres et noms propres en iranien ancien. P., 1966; Problemes de linguistique generale. V. !-2. P., 1966-74; Hittite et indo-europeen. P., 1966-1974. Le vocabulaire des indo-europeens. V. 1-2. P., 1969-70; Индоевропейское именное словообразование. М., 1955;

Очерки по осетинскому языку. М., 1965; Общая лингвистика. М., 1974; Словарь индоевроп. социальных терминов. М., 1995.

И. Лейтане (Латвия)


БЕНЕДИКТ (Benedict) Рут Фултон (1887-1948) -амер. культурантрополог, виднейший (вместе с Кардинером, Линтоном, Сепиром, М. Мид и Дюбуа) представитель этнопсихол. направления (“культура и личность”) в амер. антропологии. В 1921-23 Б. изучает под руководством Боаса в Колумбийском ун-те культурную антропологию. В 1923 защищает докт. дис. “Представле-

63

ния амер. индейцев о духах-оберегах”. С 1923 до конца жизни Б. преподавала в Колумбийском ун-те, где в 1936 сменила Боаса в должности декана отделения антропологии. В 1947 Б. избирается Председателем Амер. антропол. ассоциации. За неск. месяцев до смерти становится профессором Колумбийского ун-та.

Первый этап антропол. деятельности Б. связан с полевыми исследованиями в резервации североамер. индейцев, по рез-там к-рых она опубликовала в 1935 монографию “Мифология зунья”. Полученные во время полевых работ материалы часто использовались Б. в ее работах в нач. 30-х гг. Этнопсихол. направление признавало первичным в каждой культуре личность и особенности ее психики (психол. детерминизм). Б., как и др. исследователи этого направления, широко использовала концепции Фрейда. В статье “Конфигурации культуры” (1923) она воспользовалась ницшеанской дифференциацией культур на “аполлоновский” и “дионисийский” типы и утверждала, что межкультурные различия объясняются прежде всего различиями в индивидуальной психологии, поскольку культуры — это “индивидуальная психология, отраженная на большом экране”. В статье “Антропология и анормальное” (1934) Б., развивая идеи Фрейда, рассматривала культуры разл. народов как проявления специфически присущих им психопатологий. В своем гл. общетеор. труде “Модели культуры” (1935) Б. вышла за рамки психологизма, предприняв попытку синтезировать антропол., социол. и психол. подходы к феномену культуры. Она отстаивала культурно-релятивистский принцип, согласно к-рому каждое явление культуры может быть адекватно понято только в общем контексте данной культуры. Подчеркивая своеобразие каждой культуры, Б. в то же время признавала, что между об-вом и индивидом существует тесная взаимосвязь, и личность следует изучать в системе этой взаимосвязи. Концепция культурного релятивизма была использована ею для критики фашистских идей в работах нач. 40-х гг. В годы войны по заданию Службы военной информации США Б. занялась изучением япон. нац. психологии, чтобы создать своеобразное руководство для амер. военных и гражд. чиновников после оккупации Японии. Б. широко использовала разработанную ею технику “дистанционного изучения культуры” (анализ науч. и худож. лит-ры, дневников военнопленных, просмотр япон. кинофильмов, интервьюирование проживающих в США японцев). Б. никогда не была в Японии и не знала япон. языка. На основе собранных материалов написала знаменитую книгу “Хризантема и меч” (1946). В ней с культурно-релятивистских позиций япон. культура рассматривается как иерархическая по своей сути, что предполагает точное знание каждым членом об-ва своего места в нем и своей роли. Б. типологизирует япон. культуру стыда, противопоставляя ее западной, прежде всего амер., культуре вины с этич. акцентом на божеств. заповедях. Б. уделила особое внимание япон. концепциям “он” (милость, благодеяние) и “гири” (долг), воспитанию детей в семьях. Несмотря на то что “Хризантема и меч” получила неоднозначную оценку в Японии и на Западе (Б. упрекали в антиисторизме, зап. этно-центризме, в том, что она нарисовала портрет не японца, а япон. военнопленного), она стала классич. работой зарубеж. японоведения и культурной антропологии в целом, работой, к к-рой до сих пор постоянно обращаются исследователи. Ученики Б. — М. Мид, Р. Метро, М. Вольфенштейн — широко использовали и углубили разработанную Б. технику “дистанционного изучения культуры”.

Соч.: Configurations of Culture in North America // American Anthropologist. Menasha, 1932. Vol. 34. N 1; Anthropology and the Abnormal // Journal of General Psychology. Worcester, 1934. Vol. 10. N 1; Zuni Mythology. V.1-2. N.Y., 1935; Patterns of Culture. Boston, 1959; Race:Science and Politics. N.Y., 1940, 1959; The Races of Mankind (with G.Weltfish). N.Y., 1943; The Chrysanthemum and the Sword: Patterns of Japanese culture. Boston, 1946;

Хризантема и меч // Хризантема и меч: Антология культурной антропологии. М., 1998; Модели культуры// Там же.

Лит.: An Anthropologist at Work; Writings of Ruth Benedict. Ed. by М. Mead. Boston, 1959; N.Y., 1966. Mead М. Ruth Benedict. N.Y., L., 1974; Modell J.S. Ruth Benedict: Patterns of a Life. Phil., 1983; [Библиогр) // American Anthropologist. Menasha, 1949. Vol. 51. N 3.

M.H. Корнилов


БЕНН (Benn) Готфрид (1886-1956) - нем. поэт, писатель, теоретик искусства и культуры. Мировоззрение Б. сложилось под влиянием идей Ницше, Шпенглера и др. представителей “философии жизни”, а также филос. антропологии и глубинной психологии.

Взглядам Б. на историю культуры присущ своеобразный биологизм и натурализм. Ход истор. изменений он рассматривает вслед за Г. Дришем по аналогии с геол. процессами. Все многообразие наслоений культурно-цивилизационных форм составляет, по Б., единый поток жизни, складывающийся из иррациональных по своей природе истор. событий. Следуя Гелену и А. Портману, Б. утверждает, что человек — не результат эволюции, а некая данность особого рода, “еще не установившееся животное” (Ницше), “биологически недостаточное существо” (Гелен), компенсирующее свою биол. недостаточность с помощью Духа, принципа, к-рый Б. противопоставляет Жизни. В отличие от телесной природы человека, его духовная сущность содержит в себе множество еще не раскрытых возможностей. Их реализация — не только “эмансипация духа”, но и создание окружающей человека духовной среды. Б. трактует ее как вечно себя порождающий мир культуры, ценности к-рой трансцендентны по отношению к жизни. Взаимоотношения между об-вом и творч. индивидуальностью носят двойств, характер: создавая необходимый для

64

ее становления “культурный круг” (термин Фробениуса) и поощряя культ гения, об-во пытается в то же время усреднить его талант, отмечая произведения художника печатью ограниченности филистерского сознания. Идеи социального биологизма не в поел. очередь способствовали временному увлечению Б. национал-социализмом, когда он был убежден в том, что наступающая истор. эпоха должна выразить себя в появлении новой расы, нового типа человека.

Совр. культурно-истор. ситуация, с т.зр. Б., таит в себе мрачные перспективы: грядущее представляется ему миром “радаров и роботов”, неким синтетич. раем, а стиль будущего — “искусством монтажа”.

Теория творчества у Б. выходит за рамки эстетического и обретает статус важнейшей составляющей теории культуры. Он полагает, что в Новое время искусство занимает место религии, а артистизм как феномен культуры приобретает наивысшую ценность. В условиях всеобщего духовного кризиса искусство способно “переживать само себя как содержание” и противостоять тем самым тотальному отрицанию ценностей, созидая автономную сферу высшей реальности.

Порождение худож. образов, с т.зр. Б., есть вместе с тем произведение новых перспективных возможностей. Перспективизм как основополагающий принцип его теории культуры делает проблематичным само существование реальности, утверждая непосредственную достоверность законченного произведения, в имманентной статичности к-рого и завершается опыт трансцендентности. Идеалом является “абсолютное стихотворение”, не имеющее конкр. адресата, и “абсолютная проза”, к-рая пребывает вне пространства и времени. Этим абсолютным формам выражения соответствует и абсолютное Я творца с его “акаузальным безмолвием”. Созидающее творч. Я, изолированное от окружающего мира, одинокое и монологичное, абсолютно лишь в смысле причастности к трансцендентному и является по сути лишь одним из аспектов личности, само единство к-рой Б. подвергает сомнению.

Творч. начало особенно полно проявляется в том типе человека, к-рый Б. именует “носителем искусства”, противопоставляя его “носителю культуры”. Последний призван создать предпосылки для поэтич. творения, расширяя культурное пространство, к-рое служит “перегноем, кровью и почвой” для “носителя искусства”. “Носитель культуры” воспринимает объекты внешнего мира как данности и описывает реальность с помощью слов. В отличие от него, “носитель искусства” — поэт, имеющий дело со словом как с самодостаточной телесной предметностью (“стиль — это тело”), к-рая представляет собой существование, замкнутое в себе. Поэтому для искусства важна “не истина, а выражение”. Обосновывая авангардистски-экспрессионистское видение творчества, Б. дистанцируется от идеи искусства для искусства, рассматривая эстетич. начало как сущностное проявление духа. Экспрессионизм для него — “беспощадное продвижение к корням вещей”, способ раскрытия их подлинного деиндивидуализированного и депсихологизированного бытия.

Соч.: Gesammelte Werke. Hrsg. von D. Wellershoff. Bd. 1-8. Wiesbaden, 1960-68; Избранные стихотворения. М., 1994; Стихи // Сумерки человечества. М., 1990.

Лит.: LenningW. Gottfried Benn. Hamb., 1962; Roche M.W. Gottfried Benn's static poetry. Chapel Hill; L., 1991; История нем. лит-ры. Т. 5. М., 1976.

В.В. Рынкевич


БЕНУА (Benoist) Ален де (р. 1947) — франц. философ, культуролог, политолог, публицист, лидер движения “новых правых”, обосновавший программные положения его культурологии: витализм в трактовке сущности культуры, борьбу с “декультурацией” Европы, выявление индоевроп. истоков зап. культуры, возрождение ее на основе восстановления архаич. “социофункциональной трехчленной структуры” и “героич.” арийского духа, отстаивание культурного регионализма и пр. Опора на традицию, носительницу опыта “народной души”, к-рая обеспечивает непрерывность национально-истор. преемственности — краеугольный камень “неопочвеннической ориентации “новых правых”. Совр. мир, пронизанный “физикалистским” детерминизмом и объективистским фатализмом, как никогда, по мнению Б., нуждается в повторении того, что человек есть существо культуры, существо историческое. Разработка соотношения “природы” и “культуры” в перспективе последоват. “гуманизации” человека, переходящего от необходимости к свободе, от единства к многообразию, — ведущее направление развития концепции культуры “новых правых”, во многом вдохновленное стилем мышления нем. культурфилос. антропологии, связанной с именами Плеснера, Гелена, Э. Ротхакера и Ландмана. Унаследованный от Ницше и Шпенглера витализм, лежащий в основе представления Б. о культуре, когда природа и культура понимаются как последоват. стадии проявления жизни, соотносится с указаниями на конкретно-практич., органич. характер культуры. Культура подчеркнуто исторична и предельно национальна. Наднациональность идеала всеобщей культуры, выдаваемая за свидетельство “прогрессивности” и непредвзятости мысли, наделе, считает Б., является безнациональнос-тью, выявляющей беспочвенность совр. “неосхоластицизма”. Поскольку пути жизни — это одновременно пути культурно-истор. творчества, “всеобщая культура” навсегда остается фикцией либералов-универсалистов: ни отд. человек, ни народ в целом не властны выйти за рамки своей нац. и истор. принадлежности. Неотторжимость человека от его культуры; уникальность европ. культурного наследия; его абсолютная незаменимость для народов Европы другим “культурным багажом” в какой бы то ни было космополитическо-универсальной

65

форме — все эти “простые истины”, пишет Б., как никогда нуждаются сейчас в защите, поскольку традиц. культурный уклад европ. жизни под напором тотальной унификации исчезает с угрожающей быстротой. Б. пытается выявить специфику “арианизма”, индоевроп. архетипа, обусловившего своеобразие религиозно-мифол. комплекса европ. народов, их миросозерцания и социальной жизни. Опираясь на труды Ж. Дюмезиля, разработавшего фундаментальную индоевроп. трихотомическую систему мифол. функций (магич. и юридич. власть, воинская сила, плодородие) и установившего взаимосвязь данной структуры с героико-архаич. эпосом ряда индоевроп. народов и особенностями их социального устройства, Б. подчеркивает, что для индоевроп. мира (Европы в том числе) характерна изначальная сбалансированность всех проявлений жизни об-ва: религии — права — экономики, а также структуры личности, в к-рой гармонично сочетаются разум, эмоции и трудовая деятельность. В том, что европ. культура перестала осознавать свой индоевроп. архетип, с т. зр. “новых правых”, повинно христианство. Б. усматривает в претензиях церкви на культурную монополию, в глобальной культурной ассимиляции народов Европы под предлогом христианизации черты ненавистной ему “идеологии эгалитаризма”, христ. монотеизм, с помощью к-рого искоренялись древние святилища и празднества в Европе. Антипод христианства, именуемого Б. “большевизмом древности”, — исконная религия Европы, древняя “религия богов и героев”, “арианизм”. Полемич. заострение Б. достоинств этого “исповедания” как религии “нац.”, культивирующей “героический дух в человеке”, превращающей его в “творца самого себя”, снабжено обильными рецепциями из трудов Ницше.

Соч.: Vu de droite: Anthologie critique des idees con-temporaines. P.,1977; Les idees a 1'endroit. P., 1979; La mort. P., 1983 (в соавт.); La Reforme intellectuelle et morale. P., 1982 (в соавт.).

Лит.: Vial P. Pour line renaissance culturelle: La Grece prend la parole. P., 1979.

Т.Е. Савицкая


БЕНЬЯМИН (Benjamin) Вальтер (1892-1940) - нем. философ культуры. Учился в ун-тах Фрейбурга (Брейс-гау) и Берлина, в 1919 защитил в Берне дис. “Понятие худож. критики в нем. романтизме”. В 1925 ун-т Франк-фурта-на-Майне отверг габилитационное соч. Б. “Происхождение нем. типа трагедии”, вследствие чего вся деятельность Б. протекала вне академич. сферы. Эмигрировав из Германии в марте 1933, Б. в 1935 стал членом переехавшего из Франкфурта в Париж Ин-та социальных исследований. В 1940 Б., спасаясь от гестапо, покончил самоубийством при неудачной попытке перейти исп. границу.

Творчество В. не укладывалось в рамки общепринятых в 20-30-е гг. представлений о научной филос. деятельности: строго говоря, у Б. нет академич. филос. трудов, в то время как его формально принадлежащие к истории лит-ры сочинения явл. философскими в более широком смысле слова, т.к. пользуются истор. материалом для прояснения фундаментальной концепции сущности истории и стремятся проникнуть в глубинную логику истор. движения. При этом искусство и вообще худож. проявления культуры оказываются центральными в теории Б., в этом отношении продолжающего и углубляющего филос. тенденцию Зольгера. Б. рассматривает искусство как ключ к истории и миру. Его подход обогащен всем опытом сверхутонченной культуры, пережившей “декаданс” и “модерн”; Б. отчетливо осознает всю ее зыбкость и хрупкость в совр. эпоху, катастрофич. характер самой эпохи, к-рая ломает традиц., сложившийся тип европ. культуры. Отсюда в творчестве Б., с одной стороны, адекватный его пониманию культуры тонко-эссеистич., вдохновенный, порой даже поэтически-рапсодич. стиль, а с др., — трезвость ученого, не дающего увлечь себя филос. мифотворчеством. Такая неразрывная двусторонность определила тип филос. мышления Б.: критик духовно-истор. школы в лит-ведении и философии истории, он в известной мере следует ее стилю, методам и приемам и рассматривает историю как некое движение. В то же время полюсы филос. мышления Б. не противоречат друг другу, но создают своего рода целостность, в к-рой совмещаются и опосредствуют друг друга весьма разнообр. филос. и научные мотивы, определяющие горизонт мысли Б. Через своего друга Г. Шолема Б. рано познакомился с кругом культурно-филос. идей сионизма; в сер. 20-х гг. Б. сближается с марксизмом и в 1925-26 посещает Москву (Б. принадлежит часть статьи о Гёте в 1-м изд. БСЭ). Этот визит оставил у него крайне двойств, впечатление. Однако и в дальнейшем Б. постоянно обращался к философии марксизма, и прежде всего к истор. материализму. Известная поэтич. элитарность весьма естественно соединяется у Б. с глубоким пониманием положения угнетенных классов и всей серьезности рабочего движения, материализм — с наследием духовно-истор. школы, истор. материализм — с мессианизмом, все время заново осмысливаемым, экон. понимание истории под влиянием марксизма — со своеобр. экзистенциальным ее рассмотрением, смысл к-рого остается у Б. еще недостаточно раскрытым (зашифрованность принадлежит стилю мысли Б., к-рая почти сознательно рассчитана на затрудненное, замедленное восприятие). Написанные незадолго до гибели афористически-краткие тезисы “О понятии истории” и примыкающий к ним “Теолого-полит. фрагмент” заключают в себе суть культурно-филос. подхода Б. и обрисовывают всю широту достигнутого им опосредствования противоположностей. Б. критикует вульгарное понимание прогресса. По его мнению, прогресс — это штормовой ветер, дующий со стороны рая, буря, к-рая неудержимо гонит к будущему, между тем как перед глазами отвернувшегося от грядущего растет груда развалин. Стремление по-

66

нять историю по-новому соединяется с политически актуальными моментами: так, Б. критикует социал-демократию за конформизм в политике и экономике, раскрывает противоречия вульгарно-марксистского, собственно позитивистского (по определению Б.) взгляда на труд, следствием к-рого выступает “эксплуатация природы, с наивным удовлетворением противопоставляемая эксплуатации пролетариата”. У Й.Дицгена Б. обнаруживает “технократич. черты”, к-рые “впоследствии встретятся в фашизме”.

Центр., незавершенной работой Б. были “Парижские пассажи” (ее тезисы “Париж, столица 19 столетия”, опубл. в 1955): начатый в 1927 труд эволюционировал под влиянием работ Лукача и Э. Блоха и заключал в себе целостный анализ париж. культуры эпохи Бодлера в единстве ее многообр. проявлений от высокого искусства до быта и рекламы с раскрытием присущего новейшему времени понимания товара, анализ одновременно социол., психол. и психоаналитический. Более популярное изложение взглядов Б. на перелом в истории искусства и всей культуры содержится в статье “Произведение искусства в эпоху его техн. воспроизводимости” (впервые изд. на франц. яз., 1936), где и говорится об утрате худож. созданием “ауры” своей уникальности и даются характеристики новой, массовой культуры. Б. сохранил независимость по отношению к руководителям Франкфурт, социол. школы Адорно и Хоркхаймеру, к-рых не устраивала полит, левизна Б., его открытость леворадикальным мыслителям типа Э. Блоха. Можно отметить нек-рую культурно-критич. общность между “Понятием худож. произведения...” Б., “Теорией романа” Лукача (1916) и “Духом утопии” Блоха (1918).

Посмертное влияние творчества Б. началось с 1955, с переиздания ряда его работ по инициативе Адорно. Воздействие идей Б. с годами нарастает и углубляется в силу того, что все более отчетливо послеживается родство культурно-истор. исканий Б. с новым, постепенно осознающим себя направлением, ориентирующимся на концепцию целостности истории и философии культуры (культурологии), а также между присущей Б. многозначностью (неоднозначностью), принципиальной незавершенностью и неисчерпаемостью мысли и совр. философией, скорее задающей вопросы, чем настаивающей на ответах. Наконец, учение Б. вполне соответствует эклектизму культуры “постмодернизма”. Б. все еще остается недостаточно изученным, не вполне раскрытым и всецело сохраняющим свою актуальность философом культуры.

Соч.: Gesammelte Schriften. Bd. 1-3. Fr./M., 1991;

Париж — столица XIX столетия // Историко-философ-ский ежегодник. 1990. М., 1991; Теория искусства у ранних романтиков и позднего Гёте // Логос. М., 1993.

Лит.: Roberts J. Walter Benjamin. L; Basingstoke, 1982;

Pensky М. Melancholy Dialectics. Amherst, 1993.

А. В. Михайлов


БЕРГЕР (Berger) Питер Людвиг (р. 1929) - амер. социолог, культуролог и философ, один из ведущих представителей феноменологич. социологии знания, проф., директор Ин-та экон. культуры Бостонского ун-та.

Область науч. исследований — история и философия религии, антропология, обширная сфера культурных реальностей, истолкованных через призму социологии познания. В работах “Шум торжественных ассамблей” (1961), “Амбивалентное видение” (1961), “Лицом к современности. Очерки по проблемам об-ва, политики и религии” (1977) Б. проводит культурологич. различие между церковной религиозностью и нетрадиц. верой. Высоко оценивая феномен веры в созидании культуры, Б. выступает против секуляризации совр. обществ. сознания, критикует концепции “смерти Бога” и “постхристианской эры”, утверждая, что секуляризованные мировоззрения не в состоянии ответить на коренные вопросы человеч. существования.

Значит, место в культурологии Б. уделено обоснованию социол. знания, его специфики и предназначения. В книге “Введение в социологию” (1963) Б. раскрыл взаимосвязь между “человеком в об-ве” и “об-вом в человеке”. Оценивая социологию как форму сознания, Б. раскрывает обществ, жизнь как драму, обосновывая вместе с тем гуманистич. перспективу развития культуры.

Многие социальные проблемы Б. трактует прежде всего через культурную антропологию. Так, абсурдной в антропол. смысле оказывается идея “перманентной революции”, кит. “культурная революция”. Радикальность и консерватизм социологии можно уподобить, следовательно, позиции человека, к-рый думает смело, но действует осторожно, сознавая свою свободу и ее границы.

По мнению Б., предшественником социологии познания явился историцизм в его дильтеевском варианте. Значит, внимание Б. уделил реификации социальной реальности, т.е. представлению о социальных феноменах как о “вещах”; разрабатывал феноменолог. версию социологии знания (совм. с Т. Лукманом).

Критикуя традиц. учения, занимающиеся анализом лишь теор. знания, он обратил внимание исследователей на обыденное, дотеоретическое знание. Интерпретативная социология Б. настаивает на уважении к идеалам и верованиям людей как некоей социокультурной реальности. Б. уделяет значит, внимание пониманию как методу постижения культурных феноменов и интерпретации разл. смыслов, значимых в их повседневной жизни.

Б. выступил также как социальный мыслитель, изучающий причины культурных мутаций в об-ве. В трудах “Сознание вне очага” (1973), “Пирамиды жертв” (1975), “Лицом к современности” (1977), “Капиталистич. революция” (1986), “Восточно-азиатская перспектива” он рассматривает соотношение обществ, и культурных факторов в общей динамике истории, сопоставляет социальные и культурные циклы, выявляет механизмы модернизации, т.е. преображения об-ва по зап. стандарту. Спектр культуролог, интересов Б. весьма широк.

67

Соч.: The Social Construction of Reality. A Treatise in the Sociology of Knowledge (with Luckmann Т.). N.Y., 1966; The Sacred Canopy. Elements of a Sociological Theory of Religion. N.Y., 1967; The Heretical Imperative: Contemporary Possibilities of Religious Affirmation. N.Y., 1979; The Capitalist Revolution. Aldershot etc., 1987; Капиталистическая революция: 50 тез. о процветании, равенстве и свободе. М., 1994.

П.С. Гуревич


БЕРГСОН (Bergson) Анри (1859-1941) - франц. философ, представитель интуитивизма и философии жизни. В 1878, окончив Лицей Кондорсе в Париже, поступил в Высшую нормальную школу. После ее окончания преподавал в лицее г. Анжера (1881-1883), а затем — в Лицее Блеза Паскаля в Клермон-Ферране. В 1888 получил назначение в Париж, преподавал в лицеях Людовика Великого и Генриха IV, а с 1889 — в Коллеж Роллен и Высшей Нормальной школе. В 1900 стал профессором Коллеж де Франс, где читал курсы лекций по философии. В 1914 был избран президентом Академии моральных и политических наук и членом Французской академии наук. В годы Первой мировой войны занялся политической деятельностью, осуществлял дипломатические миссии в Испании и США. В 1922 стал первым президентом Международной комиссии по интеллектуальному сотрудничеству. В 1927 Б. была присуждена Нобелевская премия по литературе. В его ранних работах проблема культуры ставится как проблема соотношения культуры и свободы. Культура, по Б., немыслима вне свободного творчества личности; свобода же — изначальное, подлинное состояние человека. Развивая традиции Паскаля, Руссо, франц. спиритуализма и романтизма, Б. исследует глубинные дорефлективные пласты человеч. сознания, область длительности, конкр. времени — средоточие свободы, уникальности и творч. самореализации личности (“Опыт о непосредственных данных сознания”, 1889; “Материя и память”, 1896). Длительность характеризует человека как существо историческое, бесконечно изменчивое; она определяет внутреннее Я, где человек может ощутить себя подлинно свободным. Свобода и культура взаимно обусловливают друг друга: хотя сама культура возникает на основе свободы и без нее невозможна, для осознания и проявления свободы необходим опр. уровень культуры. Б. рассматривает в связи с этим возможность гармонич. существования человека в об-ве, ставит вопрос о мере, гармонии в самой человеч. жизни. Опасна любая неприспособленность личности к об-ву, любые нарушения гармонии, среди к-рых Б. выделяет две крайние формы: самоизоляция, уединение человека, его отрыв от об-ва, и автоматизм и косность самой обществ, жизни. Существуют два осн. инструмента приспособления человека к об-ву: здравый смысл и смех.

Идеал Б. — целостный человек, следующий велениям здравого смысла; его антипод — узкий специалист, чуждый глубокому и всестороннему постижению жизни, равнодушный к классич. образованию, к-рое есть непременное условие подлинной культуры.

В “Творческой эволюции” (1907) культура рассматривается в контексте философии эволюции, в центре к-рой — понятие жизненного порыва, целостного органич. процесса, охватывающего весь мир, в т.ч. и человека, и об-во.

В этой работе достигает высшего развития органич. взгляд на мир, присущий Б. Человек здесь неотъемлемая часть единого целого — жизненного потока. Вселенной; он неразрывно связан со всей реальностью и ответствен за ее дальнейшую судьбу. Задача чаловека не властвовать над природой, а развивать и продолжать в бесконечность движение жизненного порыва, совершенствуя прежние формы культуры и создавая новые. Раздумья Б. о смысле эволюции, о роли человечества в эволюц. движении, о противоречиях развития науки и техники, об опасностях технократич. устремлений обозначили многие центр, проблемы философии и культурологии 20 в. В то же время натуралистич. тенденции Б. подвергались критике. Так, Риккерт отмечал, что жизнь сама по себе, “жизненность как таковая”, не содержит в себе оснований для собственно культурных оценок, из биологии нельзя вывести понятие ценности. Всякая же моральная оценка, с к-рой мы подходим к культуре, предполагает теор. отношение с позиций ценностей, содержащихся в культуре, а не в самой жизни. Понятия “жизнь”, “жизненный порыв” аксиологически нейтральны и приобретают то или иное ценностное значение в зависимости от нашей оценки. Но эта реальная слабость философии Б. была оборотной стороной ее достоинства — целостного рассмотрения человека и культуры в системе всей реальности.

В работе “Два источника морали и религии” (1932) Б. предложил своеобразную культурологич. концепцию, основанную на принципах религ. морали, создав одну из элитарных теорий культуры: сохранение и развитие культуры возможно уже не в деятельности всего человечества (“Творческая эволюция”); это — дело избранных личностей, религ. и моральных наставников человечества, образующих т.н. “открытое об-во” с “динамической” моралью и религией. Это об-во свободно следует принципам любви и милосердия, но ему противостоят “закрытые об-ва”, опирающиеся на принцип национализма и фактически лишенные свободы. Б. отрицает возможность прогресса “закрытых об-в”, утративших стимул к развитию и подчиненных круговороту одних и тех же сложившихся форм и институтов. Единств, реальный путь прогрессивного движения человечества — культуросозидающая деятельность в духе Христа, активная пропаганда ценностей религ. морали, мистицизма и аскетизма. Своеобразие концепции культуры, развитой в “Двух источниках...”, определяется, в частности, переплетением в ней разл. философско-религ. традиций, сохранением в рамках общих христ. установок прежней метафоры жизненного порыва, созданной под влиянием неоплатонизма. Эта концепция Б. оказала существ, влияние на зап. философию и куль-

68

турологию 20 в., в частности на К. Поппера, Тойнби, Ортегу-и-Гассета.

Соч.: Собр. соч. Т. 1-5. СПб., 1913-14; Собр. соч.: В 4т. Т. I. М., 1992; revolution ci-eatrice. P., 1911; Длительность и одновременность. Пг., 1923; La pensee et la mouvant. P., 1934; Ecrits et paroles. Vol. 1-2. P., 1957-59; Два источника морали и религии. М., 1994.

Лит.: Лосский Н.0. Интуитивная философия Бергсона. Пб., 1922; Чанышев А.Н. Философия Анри Бергсона. М., 1960; Свасьян К.А. Эстетич. сущность интуитивной философии А. Бергсона. Ер., 1978; Гарин И.И. Воскрешение духа. М., 1992; Barlow М. Н. Bergson. P., 1966.

И. И. Блауберг


БЕРДЯЕВ Николай Александрович (1874-1948) -философ, литератор, публицист, обществ, деятель. Один из “властителей дум” 20 в., экзистенциальный мыслитель, страстно отзывающийся на глубинные сдвиги в человеч. духе; христ. гуманист, наследник Вл. Соловьева, чувствующий свою ответственность за судьбу человека в совр. мире. В 1894 поступил на физ-мат. ф-т Киев. ун-та, через год перешел на юридический; штудировал немецкую философию и своих “вечных спутников” — Достоевского и Льва Толстого; увлекался Ибсеном, Метерлинком и Ницше. В ун-те окунулся в марксистскую среду; при посредничестве М.И. Туган-Барановского стал активно сотрудничать в журн. “Мир божий” (1898-1904). В 1897-1898 за участие в студенч. демонстрациях арестован, затем исключен из ун-та; в 1898 снова последовал арест. В 1899 дебютировал статьей “Ф.А. Ланге и критич. философия” (опубл. на нем., затем на рус. яз. в 1900), содержащей предпосылки его эволюции от марксизма к идеализму.

После возвращения из ссылки (Вологда, 1900-1902, затем Житомир) в Киев (1903) наступил “ставрогинский период” в жизни Б. — пропагандиста революции, не верящего в свое дело. Разочаровавшись в полит, деятельности, Б. сосредоточился на религиозно-культурном просвещении. В к. 1902 знакомится с Л. Шестовым (с С.Н. Булгаковым познакомился до ссылки).

С окт. 1904 Б. в Петербурге, соредактор, совм. с Булгаковым, журн. “Новый путь”, а с янв. 1905 “Вопросов жизни”. Б. поначалу ощущал себя соратником Мережковского и его единомышленников (“О новом религ. сознании”, 1905); но вскоре отходит от них (“Декадентство и мистический реализм”, 1907); статьей “Трагедия и обыденность” Б. откликнулся на книгу Шестова “Достоевский и Ницше. Философия трагедии” (1903). Параллельно Б. сотрудничал в “Полярной звезде”, “Вопросах философии и психологии”, “Голосе Юга”, “Моск. еженед.”, “Книге”. Большинство эссе этих лет вошло в сб. “Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900-06)” (1907), отражающий сложный путь от имманентного идеализма, критич. марксизма и эстетич. модернизма к христианству нового сознания.

С янв. 1909 начался моек., “религ.” этап жизни и творчества Б.: он входил в среду “правосл. возрождения”, участвовал в Религ.-филос. об-ве, в деятельности изд-ва “Путь”, печатался в его сб-ках. Изучал рус. религ. мысль, вост. патристику, аскетич. лит-ру. В центре его размышлений на этом этапе — послерев. “кризис духа” и проблема ответственности за него опр. обществ, сил (“Духовный кризис интеллигенции. Ст. по обществ, и религ. психологии”, 1907-1910). Критика церкви шла у Б. в русле идей B.C. Соловьева; интеллигенцию Б. обвинял в подчинении “утилитарно-обществ. целям”, в измене бескорыстной истине и “метафизич. духу великих рус. писателей” и призывал ее порвать с радикализмом (“Филос. истина и интеллигентская правда”, вошедшая в знаменитый сб. “Вехи”, 1909).

Зимой 1911 Б. уехал в Италию; происходит окончат. творч. самоопределение — новое религ. сознание Б. расщепилось: его филос. интуиция вылилась в метафизику свободы в духе Я. Бёме и нем. мистиков (“Философия свободы”, 1911). Его профетич. реформаторство, направлявшееся ранее на “общественность”, оформилось в экстатич. утопию творчества. Манифест Б. “Смысл творчества. Опыт оправдания человека” (1916) Вяч. Иванов оценил как “покорительно талантливую”, но в то же время “опрометчиво своевольную” книгу. В 1912 Б. вышел из “Пути” и Религ.-филос. об-ва. Опыт своих блужданий и встреч Б. в своей обычной полемич. манере обобщил в серии статей “Типы религ. мысли в России” (1916). Он борется против идущих в 10-е гг. на смену “декадентству” оккультных увлечений.

Первонач. подъем духа у Б. во время Февр. революции 1917, вызванный “вступлением в великую неизвестность” и бескровным “падением священного рус. царства”, к-рое приравнивалось им к “падению Рима и Византии”, сменился страхом перед нараставшей стихией насилия. В “стихии коммунистич. революции”, к-рую он считал возмездием за пороки старого об-ва и противником к-рой он был как враг насилия, и в годы сов. власти Б. переживал “чувство наибольшей остроты и напряженности жизни”, вылившееся в разнообразную активность: Б. читал лекции, выступал в Клубе анархистов, проводил у себя дома лит.-филос. “вторники” (1917-22), участвовал в кооперативной Лавке писателей. В 1918 Б. был избран вице-пред. Всерос. союза писателей. В 1920 Б. — проф. Моск. ун-та. Зимой 1918/19 Б. организовал Вольную акад. духовной культуры, где читал лекции на филос.-ист. и филос.-религ. темы, вел семинар по Достоевскому, в результате чего родилась кн. “Миросозерцание Достоевского” (Прага, 1923), во многом определившая восприятие писателя на Западе.

В 1920 был арестован и допрошен Дзержинским, к-рому Б. высказал все, что он думает о коммунистич. идеологии и новом режиме. В 1922 последовал второй арест, а в сентябре высылка из России с известной

69

группой интеллигенции. Уезжал в тоске, но с провиденциальным предчувствием начала новой “творч. эпохи”.

До сер. 1924 Б. в Берлине, где учреждает Русский научный ин-т, а при поддержке амер. организации ИМКА открывает Религиозно-филос. академию, продолжавшую программу московской ВАДК; он читает лекции по истории рус. мысли и этике; участвует в первом съезде РСХД в г. Пшерове (окт. 1923), редактирует альманах “София”. Дом его становится центром оживленных лит. собраний не только рус. эмиграции, но и нем. интеллигенции. Краткий берлин. период творчества Б. можно назвать историософским: продумываются мысли о путях рус. и мировой истории, родившиеся прежде всего в революц. пожаре, но также навеянные углубляющейся секуляризацией духа и наступлением массового об-ва в Европе (Смысл истории. Опыт человеч. судьбы, Берлин, 1923; Новое средневековье: Размышление о судьбах России и Европы, 1924).

Не позже осени 1924 благодаря хлопотам Шестова Б. переезжает в Париж и окончательно поселяется в Кламаре, в доме, подаренном ему одной англ. поклонницей, где жизнь его приняла по-европейски размеренный оборот при обширной лит., научно-лекционной и редакторско-издат. деятельности. В ноябре 1924 он открывает париж. отделение РФА, основывает и возглавляет журн. “Путь” (1925-40), изд-во ИМКА-пресс. Вместе с Маритеном и о. С. Булгаковым становится одним из инициаторов экуменич. движения. С к. 20-х гг. выступает с докладами на европ. конгрессах, участвует в “Декадах Понтиньи”, на к-рых устанавливаются постоянные связи с М. Бубе-ром, Г. Марселем, Э. Мунье, Р. Фернандесом, А. Жидом, Р. Мартен дю Гаром, А. Моруа, Ф. Мориаком, К. Бартом, А. Мальро; выступает одним из основателей “Лиги православной культуры” (1930), журн. “Esprit” (1932), соредактором ежеквартальника “Orient et Occident” (1929-34), читает лекции в “Русском центре” и прославленном Богословском ин-те (1934). Дом Б. в Кламаре становится центром притяжения интеллектуальной элиты Франции и местом регулярных коллоквиумов. Париж, этап жизни Б. богат собственно филос. творчеством, развитием идей его экзистенциалистской метафизики (Философия свободного духа, 1927; О назначении человека, 1931; О рабстве и свободе человека, 1931; Я и мир объектов, 1934; Дух и реальность, 1935 и др.). Б. выступает и как культурно-истор. публицист, выделяющий центр. явления в жизни духа, творчества, церкви, об-ва в “Пути”, “Новом граде”, “Совр. записках”, “Возрождении”, “Рус. записках”, “Новоселье”, “Рус. новостях”, “Последних новостях”, “Рус. патриоте”. В центре всегда остается судьба России: он раздумывает над ее истор. предназначением, над ее нац. лицом и духовным складом (Русская идея, 1946), никогда не забывая о случившейся с ней катастрофе. Однако Б., не перестававший до конца дней заявлять о “правде коммунизма”, а также не вполне изживший в себе марксизм, трактует Октябрьскую революцию прежде всего как “национальную”, списывая издержки марксистской идеи за счет нац. почвы, подставляя на место “пролетарского мессианизма” будто бы действующий в революции некий “мессианизм рус. народа”. Этот дезориентирующий миф, получил затем широкую популярность благодаря сочинению Б. “Истоки и смысл русского коммунизма” (на нем. и англ. яз., 1937; на франц. и исп., 1938 и 1939, на рус., 1955).

Во время Второй мир. войны Б. пережил патриотически-ностальгич. настроения, его идейная неприязнь к советскому гос-ву потускнела, что до крайности обострило отношения с эмиграцией. Однако по окончании войны Б. испытал разочарование в своих надеждах на близкое либеральное перерождение советского режима, однако окончательно их не утратил (“Истина и откровение”, 1996). Умер Б. за письменным столом, завершая работу над кн. “Царство Духа и царство Кесаря” (1949). Похоронен на старом кладбище в Кламаре.

Верующий вольнодумец, Б. не нашел себе места ни в одном стане “рус. ренессанса”: в лит.-модернист. кругах он оказался посторонним как христ. моралист, а в православных как непреклонный индивидуалист. Первонач. увлечение синтезом христианства и язычества (“О новом религ. сознании”) переходит затем у Б. в осуждение его принципиальной двусмысленности; его отталкивал эстетически-эротич. уклон у Мережковского (нехватка “нравств. твердости”), родовой и бытовой — у Розанова; магический — у Флоренского. В критике совр. искусства Б., будучи персоналистом, прежде всего улавливал признаки дегуманизации, что в итоге перевешивало симпатию Б. к модернист. течениям, “освобождающимся от материи” (футуризм, кубизм); ужас от “складных чудовищ” Пикассо побеждал спиритуалистич. веру Б. в правоту разоблачения материальных иллюзий; “растерзание” человеч. образа в “Петербурге” Белого мешало Б. признать роман полноценным прообразом “нового” искусства. Опасный отказ от личного начала Б. находил в “Серебряном голубе”, где автор, открыв в рус. народе экстатич. стихию, сам “растворяется” в безличной тотальности. В “двоящуюся атмосферу” расслабляющей мечтательности погружена, по Б., символист, поэзия с ее подменами мистич. опыта поэтическим, чаемого откровения — текущей эмпирикой (“Двенадцать” Блока он характеризует как “почти гениальную ... но кощунственную вещь”, “Мутные лики”//сб. “София”, 1923). Он сетует на утрату блестящим серебряным веком существенности, “необыкновенной правдивости и простоты рус. лит-ры” 19 в., к-рая осталась уникальной для Б. ценностью, возраставшей в его глазах по мере знакомства с зап., гл. обр. франц., романом 20 в., с его “фактографич.” правдой, отсутствием духовной позиции у автора (Л. Селин, А. Мальро, Д. Лоренс) и распадом Я в “плавучем мире ощущений” (М. Пруст, А. Жид). Рус. классика с ее “больной совестью” и “нравств. гениальностью” за-

70

щищает метафизич. права личности и одарена ист. провидением: “пневматолог” Достоевский, по Б., возвратил человеку его “духовную глубину”, уловил “подземные сдвиги” в человеч. душе и показал “человека, отпущенного на свободу”, чем и предвозвестил судьбу совр. человечества (Миросозерцание Достоевского); эта трактовка не обходится, однако, у Б. без избыточного упора на “безосновную свободу”. Его собств. философия творчества унаследована от рус. символизма как теургич. идея спасающего искусства, к-рая претерпевает радикальные изменения в религ. экзистенциализме Б. с его антиномией между христ.-позитивным “мир во зле лежит”, и его надо спасать, и неоромантически-бунтарским “мир есть зло”, и его надо упразднить. Упор на переживание необъективируемого творч. подъема открывает у Б. за истиной спасения мира психологию спасения от мира с его тоскливой обыденностью. Б. оказал влияние на ев-роп. критич. культурфилософию своей профетической концепцией заката европ. цивилизации (Конец Ренессанса, 1922; Предсмертные мысли Фауста, 1922; Новое средневековье, 1924 и др.), на франц. экзистенциализм и персонализм.

Б. принадлежит около 40 книг и 500 статей; его работы переведены на более полутора десятка языков, о нем написано более десятка монографий. По свидетельству зап. наблюдателей, Б. оказался самым известным русским философом, чей труд явился связующим звеном между Востоком и Западом, между христианами и нехристианами, между нациями, между прошлым и будущим, между философией и теологией, между видимым и невидимым (Д. Лоури); одним из величайших философов и пророков нашего времени, сравнимым с Ницше, Гегелем и даже Аристотелем.

Соч.: Собр. соч. Т. 1-3. Париж, 1989; Соч. М., 1994; Судьба России. М., 1918; Воля к культуре и воля к жизни//Шиповник. Сб. 1, М., 1922; Предсмертные мысли Фауста // Освальд Шпенглер и закат Европы. М., 1922; Константин Леонтьев: Очерк из истории русской религиозной мысли. Париж, 1926; В защиту А. Блока// Путь. Париж, 1931, N 26; Кризис интеллекта и миссия интеллигенции // Нов. град, Париж, 1938, N 13; Эрос и личность: Философия пола и любви. М., 1989; Судьба человека в современном мире // Новый мир, 1990, N 1; Самопознание: Опыт философской автобиографии. М., 1991; О русских классиках. М., 1993; О назначении человека. М., 1993; Философия творчества, культуры и искусства. Т. 1-2. М., 1994.

Лит.: Шестов Л. Николай Бердяев: Гнозис и экзистенциальная философия//Совр. записки. 1938. N 67; Вадимов А. Жизнь Бердяева: Россия—Berk., 1993; Н.А. Бердяев: pro et contra: Антология: В 2 кн. Т. 1. СПб., 1994; Н.А. Бердяев о русской философии. Ч. 1-2. Свердловск, 1994; Гальцева Р.А. Очерки русской утопической мысли XX в. М., 1992; Porret E. Berdiaeff, prophete des temps nouveaux. Neuchatel, 1951; Lowrie D.A. Rebellious Prophet: A Life ofN. Berdyaev. N.Y., 1960; Bibliographic des oeuvres de N. Berdiaev. P., 1978; Clement 0. Berdiaev. P., 1991.

P.A. Гальцева


БИДНИ (Bidney) Дэвид (1908-1987) - амер. культур-антрополог, проф. отделения антропологии Индианс-кого ун-та, специалист в области истории антропол. мысли, теории культуры, сравнит, этики, сравнит, мифологии, философии обществознания, философии истории.

Становление Б. произошло в Йельском ун-те, где он в 1932 защитил докт. дис. “Проблема ценностей в метафизике Спинозы”, затем продолжил работу и в 1940 опубликовал первое в англоязычной лит-ре критико-истор. исследование, посвященное анализу Спинозовской философии эмоций (“Психология и этика Спинозы”, 1940), где предлагает читателю научную интерпретацию философии Спинозы; доказывает оригинальность его идей в общей филос. традиции, значимость вклада в психологию, прослеживает влияние философии и этики Спинозы на развитие совр. мысли в области метафизики, психологии и теории ценностей. Исследование проблем истории науки, вместе с занятиями антропологией, к-рая становится осн. сферой проф. интереса Б., создают необычный синтез. Общие рез-ты этой многолетней работы он собирает в “Теор. антропологии”, 1953, к-рая становится гл. книгой его жизни. Смысл и общая направленность работы были определены названием, к-рое должно было подчеркнуть, что антропология обладает собств. корпусом теор. знания. Такая позиция Б. объяснялась официально негативным отношением к теор. построениям, сложившимся в школе Боаса.

Б. не без основания полагал, что амер. культурной антропологией накоплен огромный опыт не только практич. изучения, но и теор. осмысления культуры и считал своим долгом собрать воедино и проанализировать все осн. метаантропол. постулаты, сформулированные к 40-м гг.: таковыми он считал проблемы человека и мира человека, концепции культуры, проблемы культурной динамики, соотношения этнологии и психологии, концепции мифа, концепции культурного кризиса, способы культурной интеграции и т.д.

Выдвигая концепцию метаантропологии, Б. подчеркивал, что это не просто другое название для антропол. теории, но определение для особого рода теории, связанной с проблемами культурной реальности и природы человека, т.о. вводя название метаантропологии для науки о культуре.

Соч.: The Psychology and Ethics of Spinoza. A Study in the History and Logic of Ideas. New Haven; L., 1940; Theoretical Anthropology. N.Y., 1968; Studies in General Anthropology, (ed.). The Hague, 1963.

Л.А. Мостова

71


БИЛЗ (Beals) Ральф Леон (1901-85) - амер. культурантрополог, исследователь Лат. Америки. Учился в унте штата Калифорния (Беркли) у Кребера, Лоуи и Э.У. Джиффорда, увлекался идеями культурного релятивизма. Защитив докт. дис. по этнич. истории индейцев штата Нью-Мехико, занимался полевыми исследованиями в Мексике, потом вернулся в Беркли. С 1936 работал в Калифорнийском ун-те в Лос-Анджелесе. Много лет Б. изучал индейцев Лат. Америки, считается пионером этнографии Мексики. Как теоретик Б. — последователь Ф. Боиса, изучал в разных аспектах проблему аккультурации. Он рассматривал аккультурацию как особый случай изменения, хотя разграничить аккультурацию и диффузию бывает достаточно сложно, т.к. оба понятия представляют культурное изменение как результут передачи культуры из одной группы в др. Осн. направления исследований Б.: изучение крестьянских общин, в т.ч. на локальном уровне; система рынка в крестьянской среде и проблема экон. изменений; его интересовали социальные аспекты жизни изучаемых стран — рез-том стал его труд по социальной стратификации Лат. Америки. Особую сферу научной деятельности Б. составили работы по теории культуры (культурный контакт, культурный конфликт и результаты взаимодействия культур — процессы и культурные изменения). Б. полагал, что проблема изменений, происходящих в культуре, вследствие ее периодич. контактов с носителями иных культур наиболее актуальна для исследователя. Более всего Б. интересовала проблема культурных изменений в об-вах, испытавших на себе влияние Запада. Выдержанные в целом в боасовской традиции монографии Б. лишены серьезных теор. обоснований и выводов, касающихся природы аккультурации. Полевые исследования в Мексике дали ему материал для книги, изучающей крестьянские рынки с т.зр. проблемы аккультурации. Б. — соавтор популярного учебника по антропологии, выдержавшего пять изданий. Он активно сотрудничал с Амер. ассоциацией, его имя пользуется большим уважен-ием в странах Лат. Америки.

Соч.: The contemporary Culture of the Cahita Indians. Wash., 1945; Cheran: A Sierra Tarascan Village. Wash., 1946; An Introduction to Anthropology. N.Y., 1953; 3d. N.Y., 1965 (with H. Hoijer); No frontier to learning: The Mexican Student in the United States. Minnesota, 1957 (with N.D. Humphrey); The Peasant Marketing System of Oaxaca, Mexico. Berkeley, 1975; The Social Anthropology of Latin America. Essays in Honor of Ralph L. Beals. Eds. Goldschmidt W., Hoijer H. Los Ang., 1970 (библиогр.).

E.M. Лазорева, Л.А. Мостова


БИОГРАФИЯ — повествоват. изображение истории жизни отдельной личности, способ представленности в культуре специфики отд. человеч. существования. Занимает важное место в культуре различных эпох. Жизнь отд. личности может быть предметом науки, философии или искусства, но каждый раз в случае Б, она опосредствована повествованием о ней, к-рое, в отличие от портрета или аналитич. модели, предстает здесь объектом изучения. Осн. специфич. качествами Б. выступают отнесение ее к ценности индивидуального человеч. существования (гипотеза о его частном смысле) и наличие повествоват. текста, идентифицирующего это существование.

Культурная функциональность Б. выявляется в противостоянии ее конкретности всем видам научно-филос. и худож. обобщения. Максимальное приближение Б. к жизненно-истор. подлинности фактов подтверждает и реальность и значительность существования отд. личности, и реальность самой культуры, осуществляющейся только в социальной идентификации индивида. Биогр. эмпирика (ценность индивидуального жизненного опыта) — одно из существ, оснований любого антропол. теоретизирования. Б. сама содержит значит. теор. проблематику. В аспекте философии это касается категорий индивидуального, личности, жизни, судьбы, смертности и др.; в аспекте повествоват. теории, или нарратологии как одного из разделов коммуникативно-семиотич. цикла наук, — понятий ситуации, поступка, “жизненного сюжета”, текстуальности, структуры повествования, повествоват. идентификации и др.; в аспектах других гуманитарно-социальных наук это проблемы: личность и социальные группы, социализация личности (социология), личность творца и произведение искусства (лит-ведение, иск-ведение), структура и типология личности (психология), воспитание личности (педагогика), религ. персонология (теология) и др.

Др. стороной отношения биогр. практики и гуманитарно-социальных наук является периодически возобновляющийся в них биогр. подход (метод), к-рый оказывается одним из вариантов качеств, анализа эмпирич. материала неизбежно необходимым для дополнения рез-тов, получаемых методом колич. анализа или дедуктивного построения. В разной степени такой подход применяется в истории (Карлейль, Ранке и мн. др.), в лит-ведении и иск-ведении (Сент-Бёв, Брандес, Фрейд и др.), в социологии (Знанецкии и У.А. Томас — 20-е гг.; совр. амер., нем. и франц. социология), в психологии (психоанализ, совр. амер. психобиография), в медицине, в педагогике, в истории науки и философии. Особенно значит, оказываются совр. методы коллективных Б. (“просопография”), использующие новые технологии обработки материалов и снимающие болезненные для социально-истор. наук противоречия между частным характером фактов и общим характером заключений (школа Л. Навьера, изучение элит и др.).

В культурологии значение Б. теоретически подтверждается феноменологически-герменевтич. направлением мысли (Дилыпей, Виндельбанд, Риккерт, М. Вебер). В конкр. культурологич. исследованиях Б. становится ценным источником истор. реконструкции конкр. и целостного облика культурных эпох (следует учитывать, что и сама Б. при этом является рез-том реконструктивной работы), она также является материалом для пост-

72

роения историко-культурной персонологии (культурной типологии личности, соответствующей типологии культурных образований) и для стилистич. исследований разного масштаба.

Однако, при всей значительности связи с научной гуманитаристикой. Б., как это неизбежно происходит в случае реконструктивного подхода к явлениям истор. жизни, вполне обоснованно предстает также как жанр искусства (в данном случае повествоват. искусства — лит-ры, кинематографа, театра). В этом ракурсе Б., вместе с автобиографией как ее разновидностью, тесно связана с развитием жанра романа, к-рый также ставит в центр повествования жизнь индивида. Сущностное противостояние между Б. как научным предметом и Б. как разновидностью художеств, литературы фактически снимается в целом спектре поджанров биогр. письма: от документальной Б. до биогр. романа (Б. научная, истор., интеллектуальная, популярная, дидактич., беллетризованная и др.). Это, в свою очередь, дает повод для предположений о выделении биографики в качестве отд. отрасли гуманитарного знания (А.Л. Валевский). Писатель, работающий в жанре Б., выступает в качестве “принявшего присягу” не извращать известные биографические факты, а ученый, работающий над Б. как целым (а не над биогр. материалами), невольно обязуется представить ее цельностью, близкой к худож. полноте. Поэтому развитие Б. исторически связывается и с развитием научно-интеллектуальных представлений, и с художественно-коммуникативными аспектами культуры (т.е. одновременно с ее научной и худож. подсистемами).

В мифол. основе формирования столь важного для культуры повествоват. способа коммуникации прообразом Б. предстают истории о богах и героях. С др. стороны, возможность историко-биогр. указания на личную судьбу предвещают именные списки правителей, сохранившиеся как единств, знак выделения индивидуальности в памятниках многих древних цивилизаций.

Биогр. по смыслу и документальными по стилю являются древнеегип. надгробные памятные надписи о фараонах и их чиновниках, связываемые уже и с их пластич. изображениями (скульптурами и барельефами), и со светской беллетристикой (с известной сказкой о Синухете-египтянине, по указанию Б.А. Тураева). Ветхий Завет в значит, степени заполнен “биогр.” историями. Евангелия являются биогр. повествованием, относительно полно отражающим земную жизнь Иисуса, и при этом они демонстрируют колоссальные возможности воздействия текстов этого рода.

Античная Б., связанная с развитием античной риторики и античного гражд. об-ва, начинается вместе с историографией в трудах Геродота, Фукидида и Ксенофонта, приобретая свой классич. вид у Тацита и особенно у Плутарха и Светония, к-рые представили уже разработанные и противопоставленные друг другу варианты организации биогр. рассказа (последоват. событийное изложение/предметно-тематич. систематизация) и его оценочно-смыслового итога (морализирующее сравнение/объективизм). Успех античной Б. соотносится с греч. и рим. романами как началом традиции европ. романистики и с расцветом скульптурного портрета.

Ср. века выдвигают обобщенную стилистику житийной лит-ры, связываемую и с сословно-корпоративными идеалами обществ, устройства, и с мистич. возможностью их преодоления. В то же время в светской литре феодально-куртуазный идеал жизни как личного подвига-приключения (легендарная Б.) поддерживается развитием рыцарского романа.

Духовная углубленность христианства открывает в то же время мощную культурную традицию автобиографии-исповеди (Августин, Абеляр, Челлини, Казанова, Руссо, Гёте, Уайльд, Розанов и мн.др.)

Эпоха Возрождения с ее культом худож. индивидуальности представлена “Жизнеописаниями художников” Дж. Вазари, соответствующими проявившемуся многообразию индивидуальных стилей в искусстве. В это же время европ. худож. лит-ра обозначает направление своего развития произведениями Сервантеса и Шекспира, представляющими индивидуальную судьбу и внутр. мир личности в качестве осн. категорий повествования. Индивидуализированный живописный портрет в эту эпоху занимает свое законное и уже не оспариваемое место.

Век Просвещения отмечен, с одной стороны, сближением биогр. лит-ры с историч. наукой (Вольтер), с другой — началом традиции англ. лит. Б. (Босуэлл). В этот период начинают выходить первые биогр. словари (Мишо, позже Чамберс и Уэбстер).

Эпоха романтизма связана с наполеоновской легендой, воплотившей в биографическом повествовании освобождение бурж. индивидуализма в предельном идеале безграничных возможностей частного лица. Наличие Б. становится необходимостью для всякой исторически или культурно значимой персоны. Определяется проф. специализация биографов. Традиция организации истор. повествования вокруг личности великих людей формируется в творчестве знаменитых историков 19 в. — Карлейля, Ранке, Соловьева, Ключевского. Лит. Б. в России отмечена выдающимися работами П. Вяземского о Фонвизине, П. Анненкова о Пушкине, И. Аксакова о Тютчеве и др. Развитие биограф, повествования во вт. пол. 19 в. явственно связывается с распространением фотографии и массовой документализацией населения.

В пер. пол. 20 в. известность получили беллетризированные Б., принадлежащие перу А. Моруа, С. Цвейга, Р. Роллана, Литтона Стречи, И. Стоуна. В России серия ЖЗЛ, организованная Ф. Павленковым еще в к. 19 в., продолжилась в советское время под тем же названием. Замечат. романы - Б. принадлежат Тынянову. Выдающимся произведением рус. биографики является работа Лотмана “Сотворение Карамзина” (1988).

В целом к к. 20 в. жанр Б. в своей научно-худож. полноте превратился в значит, отрасль культурной индустрии, ощутимое отставание к-рой в нашей стране по

73

сравнению с положением в зап. культуре объясняется имевшими место идеол. ограничениями и требует усилий по его преодолению.

Совр. уровень историко-теор. осмысления биог. деятельности проявился в работах исследователей 20 в. Г.0. Винокура, Дж. А. Гаррати, Д. Стауффера, В. Р. Тейера, С.С. Аверинцева, Ю.М. Лотмана, А.Л. Валевского, Б. В. Дубина и др.

Перспективы развития биографики открываются на путях свойственного совр. осмыслению культуры усиления внимания к индивидуальному и уникальному, в свете осознания потенциала поэтологического (сюжет, стиль и др. формальные категории повествоват. текста) и феноменологически-герменевтического (категории интерпретации, повествовательности, реконструкции) подходов к прочтению “жизненного текста”. Одним из существенных вопросов при этом является создание теоретически обоснованных методик чтения и понимания неограниченно растущего в наст. время массива биогр. документов, представленных на электронных носителях.

Лит.: Винокур Г.0. Биография и культура. М., 1927; Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография. М., 1973; Историч. биография. М., 1990 (отеч. библ.); ВалевскийА.Л. Основания биографики. Киев, 1993 (библ.); Биогр. метод в социологии. М., 1994; Лица: Биогр. альманах. М.; СПб., 1995. № 6; Thayer W.R. The Art of Biography. N.Y., 1920; Stauffer D.A. The Art of Biography in Eighteenth Century England. Princeton, 1941; Garraty J.A. The Nature of Biography. N.Y., 1964; Momigliano A. The Development of Greek Biography. Camb. (Mass.); L., 1971; The Biographer's Art. Basingstoke, 1989.

Л. Б. Шамшин


БИХЕВИОРИЗМ (от англ. behaviour — поведение) — теор. направление в психологии, возникшее в конце 19 — нач. 20 вв. и сделавшее осн. предметом изучение поведения организма в среде. В рамках этого направления, в целом, поведение рассматривается как совокупность реакций, формирующихся во взаимодействии организма со средой и являющихся непосредств. следствием воздействия на него внешних стимулов. Б. сложился в русле объективистского понимания принципов научности, предполагавшего возможность построения такой науки о человеке, к-рая бы базировалась на тех же самых методол. основаниях, что и естеств. науки, и опиралась в своих выводах на наблюдение и эксперимент. Как общая объяснит, теория психич. процессов, Б. уходит корнями в экспериментальную зоопсихологию. Основоположником Б. считается амер. исследователь Э. Торндайк.

Проводя эксперименты с животными, Торндайк (1898), установил, что в рамках одной и той же проблемной ситуации опр. последовательность поведения у животного закрепляется и протекает все более стабильно. Закрепление адаптивного образца поведения Торндайк назвал “запечатленном”, а сам факт запечатления — “законом эффекта”. Фиксируя промежутки времени, требовавшиеся животному для решения поставленной экспериментатором проблемы в последоват. серии экспериментов, Торндайк строил “кривые научения”; это была одна из наиболее ранних попыток колич. измерения поведенч. процессов. Однако “кривые научения” не описывали сущности самого процесса запечатления.

Развернутая научная программа Б. была сформулирована амер. психологом Дж. Уотсоном (ему же принадлежит и сам термин “Б.”); значит, влияние на бихевиористскую психологию оказали работы рус. ученых И. Павлова и Бехтерева.

Принципы Б. были впервые изложены Уотсоном в программной статье “Психология с т.зр. бихевиориста” (1913). Опираясь на господствовавшие в то время принципы научности, Уотсон заявил о необходимости устранения субъективного фактора (наблюдателя-интерпретатора) из процесса научного исследования психич. явлений и, соответственно, о недопустимости применения метода интроспекции в подлинно научной психологии. Он писал: “С т.зр. бихевиориста психология есть чисто объективная отрасль естеств. науки... Для бихевиориста интроспекция не составляет существ, части методов психологии, а ее данные не представляют научной ценности, поскольку они зависят от подготовленности исследователей в интерпретации этих данных в терминах сознания”. Объективная научная психология, с т.зр. Уотсона, не может быть наукой о сознании (как считалось прежде); ее предметом должно быть объективно наблюдаемое и беспристрастно фиксируемое поведение, причем, вынося за скобки сознание, Б. выносит за скобки всякое различие между поведением человека и животного и проблему сознания как таковую. “Кажется, пришло время, когда психологи должны отбросить всякие ссылки на сознание, когда больше не нужно вводить себя в заблуждение, думая, что психич. состояние можно сделать объектом наблюдения”.

В качестве отправной точки бихевиористской психологии Уотсон предложил взять “тот наблюдаемый факт, что организм как человека, так и животного приспосабливается к своему окружению посредством врожденного и приобретенного набора актов”. Для экспериментального исследования поведения была предложена модель “стимул-реакция” (С—>Р), а задачей психологии было провозглашено выявление соответствий (“устойчивых корреляций”) между конкр. стимулами и реакциями. Предполагалось наличие однозначных соответствий между конкр. стимулом и конкр. реакцией, на основе чего Уотсон считал возможным точное предсказание тех поведенч. реакций, к-рые последуют за введением опр. стимула, и точное определение стимула, вызвавшего ту или иную наблюдаемую на практике реакцию. В идеале предполагалась возможность моделирования желат. поведения членов об-ва посредством целенаправленного введения необходимых для этого условий (стимулов).

74

Все формы поведения рассматривались как врожденные или приобретенные реакции на те или иные стимулы среды; т.о., психич. деятельность была полностью сведена к совокупности эксплицитных (видимых) и имплицитных (“внутр.”, скрытых) реакций организма. Под имплицитными понимались эмоц. и мыслит. реакции, представляющие собой “свернутый”, или “отсроченный” вариант соответствующих эксплицитных реакций. В частности, Уотсон полагал, что “мышление есть поведение, двигат. активность, совершенно такая же, как игра в теннис, гольф или другая форма мускульного усилия. Мышление также представляет собой мускульное усилие, и именно такого рода, каким пользуются при разговоре. Мышление является просто речью, но речью при скрытых мускульных движениях.., представляет собой в значит, мере беззвучную речь”.

Последние годы жизни Уотсон посвятил экспериментальному изучению обусловливания, а именно, образования условных эмоц. реакций у ребенка. Суть процесса обусловливания, или научения, как процесса приобретения живым существом необходимых адаптивных реакций, состояла, с его т.зр., в том, что “стимулы, первоначально не вызывавшие каких-либо реакций, могут впоследствии вызвать ее”. Индивидуальный опыт в концепции Уотсона сводился к образованию условных связей между стимулами и реакциями; научение же понималось как усиление одних связей и ослабление других. Экспериментальные исследования побудили Уотсона отказаться от теории инстинктов, поскольку большинство сложных реакций оказались условными (“надстроенными”). Он указывал на отсутствие врожденной связи между организмом и объектами: вследствие процессов обусловливания стимулами одной и той же реакции могут становиться разные объекты. Уотсоном был сделан важный вывод о том, что “при наличии сравнительно немногочисл. врожденных реакции, к-рые приблизительно одинаковы у всех детей, и при условии овладения внешней и внутр. средой возможно направить формирование любого ребенка по строго опр. пути”.

В 30-е гг. изучение процессов обусловливания и научения получило широкое распространение (К. Халл, Э. Гатри, Б. Скиннер, Э. Толмен и др.). В частности, Толмен, проводя эксперименты на крысах, установил, что организм не просто реагирует на стимулы, а формирует “когнитивные карты” (устанавливающие смысловые связи между стимулами) и обусловленное поведение организуется в соответствии с этими картами, причем в исполнительной деятельности выученное обнаруживается только частично. Иначе говоря, неадаптивные реакции не просто ослабляются, как считал Уотсон, а остаются компонентами таких когнитивных карт.

Классич. Б. достиг пика своей популярности в 20-е гг. Однако критика многочисл. его положений потребовала значит, его модернизации. Одним из осн. объектов критики была недостаточность упрощенной схемы “стимул-реакция” для анализа поведения. Попытки усовершенствования классич. бихевиористской модели дали жизнь многочисл. необихевиористским концепциям, одной из первых среди к-рых была теория “молярного Б.” Толмена (теория промежуточных переменных). Указывая на ограниченность Б. Уотсона, Толмен полагал, что Б. вполне может быть совмещен с гештальт-психологией и глубинной психологией. Он считал наивной и упрощенной схему “С—>Р” с ее однозначными “устойчивыми корреляциями” и определением поведения через мускульные сокращения и предложил новое (как он говорил, “молярное”) понимание поведения: “Поведение как таковое... не может быть выведено из сокращений мускулов... Поведение должно быть изучено в его собственных свойствах”. Стимул Толмен назвал “независимой переменной”, реакцию — “зависимой переменной”; между ними он расположил систему внутренних процессов, которую назвал “промежуточными переменными”. Это прежде всего процессы когнитивного характера (ориентация на цель, отношение к объектам как к средствам, выбор целей и средств для достижения целей); эти процессы являются целевыми и когнитивными детерминантами поведения, и именно ими, с т.зр. Толмена, объясняются его пластичность и вариативность реакций на один и тот же стимул.

Амер. психолог К. Халл в книге “Принципы поведения” (1943) предложил свою усовершенствованную модель бихевиористской психологии. Подобно Толмену, он постулировал сложную систему промежуточных переменных, опосредующих реакцию организма на стимул. В число промежуточных переменных включались “потенциал возбуждения”, “потенциал торможения”, “стимульный след” и др.; важнейшей промежуточной переменной Халл считал “навык”, понимаемый им как функциональная связь между стимулом и реакцией.

Основную функцию поведения Халл определял как установление адаптивного равновесия между организмом и средой. В процессе органич. эволюции, как он отмечал, сложились два способа поведенч. адаптации: 1) рецепторно-эффекторные связи на уровне нервного волокна, определяющие эффективные поведенч. решения в сиюминутных ситуациях, и 2) “способность организма самостоятельно, автоматически приобретать приспособит, рецепторно-эффекторные связи”, т.е. способность к научению. Осн. фактором научения, то есть формирования навыка, является подкрепление — как первичное (устранение потребности, вызвавшей ряд двигат. реакций), так и вторичное (когда агентом подкрепления выступает ситуация, включающая стимулы, тесно и постоянно связанные с редукцией потребности). Сила навыка представляет функцию числа подкреплений; каждое подкрепление ведет к усилению навыка.

Осн. задачей психол. теории Халл считал установление внутр. связи между промежуточными переменными и их связи с независимыми и зависимыми переменными. Гипотетико-дедуктивная теория была изложена Халлом в форме многочисл. математич. уравнений, опирающихся на экспериментальные данные и описывающих психол. механизмы поведения и научения.

75

Авторы теории субъективного Б. Миллер, Галлантер и Прибрам, ориентируясь на кибернетич. модель исследования, включили в структуру поведения в качестве промежуточных механизмов, опосредующих стимул и реакцию, “Образ” (организованную информацию, к-рой обладает организм о себе и окружающем мире) и “План” (усвоенные организмом алгоритмы поведения). Человек уподоблялся своего рода вычислит, машине. Человеч. поведение описывалось цепочкой “проба — операционная фаза — проба — результат”; тем самым в структуру человеч. поведения был включен механизм обратной связи.

Опираясь на собственные экспериментальные исследования, амер. ученый Скиннер разделил два типа обусловленного поведения: респондентные условные реакции и оперантное поведение. В адаптации организма к среде, с его т.зр., важнейшую роль играют не респондентные реакции (подчиняющиеся модели С—>Р), а оперантное поведение, под к-рым понимается исходящее от самого организма поведение, “воздействующее” на среду и генерирующее подкрепления. Если в случае респондентного поведения, когда организм пассивно реагирует на среду, подкрепление сочетается с внешним стимулом, то в оперантном поведении подкрепление связано с самой реакцией. Скиннер подверг исследованию разл. закономерности оперантного поведения (угасание оперантных реакций, зависимость закрепления и скорости угасания оперантных реакций от регулярности и нерегулярности подкрепления и т.д.).

Принципы Б. оказали огромное воздействие на развитие социальных наук в 20 в. Бихевиористские теор. модели (особенно теория научения), наряду с психоаналитическими, активно использовались в пер. пол. века представителями направления “культура-и-личность”. Радикальная трансформация модели “С—>Р” и введение в нее в качестве промежуточного звена символов и интерпретаций легли в основу “социального Б” (символич. интеракционизма) Дж.Г. Мида. Необихевиористские модели активно используются в социологии и социальной психологии (теория обмена Дж. Хоманса и П. Блау; социол. концепции Скиннера), а также в области психотерапии и коррекции поведения.

Лит.: Уотсон Дж. Психология как наука о поведении. М.; Л., 1926; Он же. Психология с т.зр. бихевиориста; Бихевиоризм // История психологии: период открытого кризиса (нач. 10 — середина 30-х гг. XX в.). М., 1992: Миллер Дж., Галлантер Э., Прибрам К. Планы и структура поведения.М., 1965; ХомансДж. Социальное поведение как обмен // Совр. зарубеж. социальная психология. М., 1984; Скиннер Б. Оперантное поведение // История зарубеж. психологии (30-60-е гг. XX в.). М., 1986; Он же. Технология поведения //Амер. социол. мысль. М., 1994; История психологии; Период открытого кризиса (нач. 10-х — середина 30-х гг. XX в.). М., 1992; Халл К.. Принципы поведения // История зарубеж. психологии (30-е -60-е гг. XX в.). М., 1986; Тол-мен Э. Поведение как молярный феномен; Когнитивные карты у крыс и у человека//История психологии: период открытого кризиса (нач. 10-х—середина 30-х гг. XX в.). М., 1992; Watson J. Behaviorism. N.Y., 1925; Tolman E.Ch. Purposive Behavior in Animals and Men. N.Y.; L., 1932; Idem. Collected Papers in Psychology. Berk., 1951; Hull C.L. Principles of Behavior. N.Y.; L., 1943; Skinner B.F. Science and Human Behavior. N.Y., 1965; Idem. Beyond Freedom and Dignity. N.Y., 1971; Idem. Reflections on Behaviorism and Society. Englewood Cliffs; N.Y., 1978; Homans G. Social Behavior. N.Y., 1961; Bandura A., Walters R.H. Social Learning and Personality Development. N.Y., 1964.

В. Г. Николаев


БИЦИЛЛИ Петр Михайлович (1879-1953) - историк и философ культуры, литературовед. Окончил в 1905 историко-филол. ф-т Новоросс. ун-та как историк-медиевист. С 1911 приват-доцент Новоросс. ун-та. В 1917 защитил магистерскую дис. “Фра Салимбене” и был избран профессором. По своим полит, взглядам Б. был левым либералом. С 1920 в эмиграции. В 1920-23 проф. ун-та Скопле (Югославия), в 1924-48 проф. Софийского ун-та. В 1948 отстранен от преподавания как “буржуазный ученый”. Автор более 300 печатных работ.

В кн. “Салимбене. Очерки итал. жизни XIII в.” (1916), посвященной известному итал. хронисту 13 в., его мироощущению и истор. мышлению, Б. на примере Салимбене анализирует ментальность “рядового человека” ср.-вековья, его понимание жизни и переживание истории. Особо выделяются моменты зарождения личного и нац. самосознания, судьбы францисканства и иоахимизма, как они были усвоены массой средних людей рубежа ср.-вековья и начинающегося Возрождения.

В книге Б. “Элементы ср.-век. культуры” (1919) дана общая характеристика ср.-век. человека, его истор, и культурных горизонтов отражения и трансформации в его сознании окружающего его и созидаемого им мира. Специфич. формами ср.-век. восприятия и переживания мира Б. считает символизм и иерархизм мышления. Ср.-вековье — эпоха абсолютно моноцентрич. и универсалистского мировоззрения, рассыпающегося по мере усложения жизни и утончения человеч. личности и превращающегося в пустую форму, доказывает Б. Ср.-вековье не было эпохой “историзма”, ср.-век. человек не способен воспринимать жизнь как процесс, его мышление статично, что связано с непосредств. восприятием и переживанием жизни, медленностью ее течения, неподвижностью, узостью пространств, горизонтов. Анализ пространственно-временных представлений и символики ср.-век. человека — ценная сторона работы.

Как историк-медиевист Б. был близок к Петербург. школе историков ср.-век. культуры (И.М. Гревс, О.А. Добиаш-Рождественская, Л.П. Карсавин, Г.П. Федотов, А.И. Хоментовская). Работы Б. отличает целостный анализ культуры, особый интерес к духовной и религ. культуре, тонкое чувство истор. и культурного стиля ср.-вековья. Важными и продуктивными были его ис-

76

следования истор. и социальной психологии — именно к этой области следует отнести его изыскания, хотя до конституирования этих дисциплин было еще далеко и этими терминами Б. не пользовался. Медиевистич. культурологию Б. можно считать предварением многих тем и выводов совр. зап. медиевистики, разработка к-рых связана с деятельностью школы “Анналов”.

В эмиграции Б. обратился к темам теории истор. знания и философии культуры. Он участвовал в двух ранних евразийских сборниках (1922, 1923), но с сер. 20-х гг. критиковал полит, философию евразийства с либерально-демократич. позиций.

Осн. труд Б. по теории истории — “Очерки теории истор. науки” (1925). Б. дает очерк развития истор. чувства и истор. мышления от античности до нач. 20 в. с яркими характеристиками истор. метода Геродота, Данте, Макиавелли, Вольтера, Гердера, Гёте, Маколея, Моммзена, Ранке, Буркхардта, Трёльча, Шпенглера. Как теоретик истор. знания Б. — представитель неоиде-алистич. историзма, связанного с именами Дильтея, М. Мера, Кроче, под определяющим воздействием к-рых сформировались его взгляды. Особенно близки ему установки Кроче; Б. принимает многие центр, положения Риккерта и Трёльча (разделение наук на номотетические и идиографические), Дильтея (утверждение примата “переживания”, “жизнеощущения” над понятийно формулированным “мировоззрением”), М. Вебера (борьба против гипостазирования отвлеченных понятии, концепция рационализации как отличит, признака новоевроп. цивилизации), Бергсона. Б. критиковал историософские концепции Шпенглера и Карсавина с позиций крочеанского “абсолютного историзма”.

В книге “Место Ренессанса в истории культуры” (1933) Б. дает целостную характеристику Возрождения как культурного периода в его отношении к ср. векам и позднейшему Новому времени с выделением специфики ренессансного понимания мира, Бога и человека.

За границей Б. печатался в “Совр. записках”, “Числах”, “Новом Граде” и др.; опубликовал цикл статей о проблемах совр. культуры (Нация и гос-во, 1929; Нация и язык, 1929; Эволюция наций и революция, 1930; Проблема нового средневековья, 1932; Трагедия русской культуры, 1933 и др.). Б. напечатал большое число работ по истории рус. лит-ры, охватывающих период от “Слова о Полку Игореве” до Зощенко и Набокова. Особенно значительны его работы по поэтике Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Л. Толстого, Чехова. Б. — один из видных лит. критиков рус. зарубежья.

С конца 80-х гг. работы Б. вновь издаются и переиздаются в России и Болгарии.

Соч.: Салимбене: Очерки итал. жизни XIII в. О., 1916; Падение Римской империи. О., 1919; Элементы ср.-век. культуры. О., 1919; Тоже. СПб., 1995; Очерки теории истор. науки. Прага, 1925; Этюды о рус. поэзии. Прага, 1926; Место Ренессанса в истории культуры. СПб., 1996; Творчество Чехова: Опыт стилистич. анализа. София, 1942; Пушкин и проблема чистой поэзии.

София, 1945; К вопросу о внутр. форме романа Достоевского. София, 1946; Проблема человека у Гоголя. София, 1948; Избранное: Историко-культурологич. работы. Т. I. София, 1993.

Лит.: Каганович Б.С. П.М. Бицилли как литературовед // Studia Slavica. Будапешт, 1988. Т. 34. N 1-4; Он же. П.М. Бицилли как историк культуры // Одиссей. 1993. М., 1994.

Б. С. Каганович


БЛАНШО (Blanchot) Морис (р. 1907) - франц. писатель, философ, эссеист. Творч. путь Б. начался в годы Второй мир. войны романами “Темный Тома” (1941, вторая ред. 1950) и “Аминадав” (1942). В дальнейшем Б.-прозаик писал преимущественно повести: “При смерти” (1948), “В желанный миг” (1951), “Последний человек” (1957) и др. Тогда же началась и деятельность Б. — критика и эссеиста; его многочисл. статьи собраны в кн. “Лотреамон и Сад” (1949), “Обречено огню” (1949), “Пространство лит-ры” (1955), “Грядущая книга” (1959), “Бесконечный диалог” (1969) и др. С 70-х гг. Б. выпускал в осн. соч. смешанного жанра, состоящие из разнородных, худож. и филос., фрагментов: “Шаг по ту сторону” (1973), “Катастрофическое письмо” (1980) и др.

Философско-критич. эссе Б., в большинстве своем написанные на материале худож. лит-ры и философии 20 в., создавались под влиянием таких мыслителей, как Ницше, Хайдеггер, Левинас, и таких писателей и поэтов, как Малларме, Кафка, Батай. Существ, роль в становлении взглядов Б. сыграла воспринятая во многом благодаря Левинасу ср.-век. иудаистская философия, особенно идея сотворения мира как умаления, а не приращения бытия: Бог, создавая отдельный от себя мир, как бы выгораживает в своей бытийной полноте участок не-себя, небытия. Такую негативную природу имеет, по мысли Б., и всякий творч. акт, совершаемый человеком, в частности создание лит. произведения. В нек-рых, преимущественно ранних текстах, эта негатив-ность толкуется Б. в смысле диалектич. отрицания: уже в простейшем акте номинации, указывает Б. вслед за Гегелем, Малларме и Сартром, утрачивает свою реальность не только конкр. именуемая вещь, но и вообще весь мир, превращаемый в знак, отбрасываемый в область “возможного”, воображаемого. Подменяя реальные вещи словами, лит-ра не может остановиться, пока не изгонит бытие из всего мира; в этом смысле образцовым писателем оказывается маркиз де Сад, с его неутолимой страстью к разрушению и поруганию любых бытийных ценностей. Писатель “ничтожит” окружающий мир, а тем самым неизбежно уничтожает и себя самого, поэтому творч. акт сопоставим со смертью, с актом самоубийства, только это самоубийство творческое — “смерть приводит к бытию... небытие помогает созиданию мира”.

Уничтожить мир — значит лишить его осмысленности; этого настойчиво добивается совр. писатель, и этого не

77

дано “настоящему” самоубийце (образ Кириллова из “Бесов”), к-рый до конца остается в рамках своего сознательного — а, стало быть, осмысленного — экзистенциального проекта. При разрушении, упразднении смысла от мира остается “нейтральное”, темное и немое “пространство лит-ры”, пространство “сущностного одиночества”, где нет времени и целенаправленного движения, а возможны лишь “блуждания”, подобные странствиям Моисея по пустыне (практич. вариант таких блужданий — “автоматич. письмо” сюрреалистов). Из метафизич. пустоты рождается слово, пророческое и литературное: так главным итогом странствий народа иудейского явилось не завоевание мира, а обретение Книги завета.

Понятие “нейтрального”, небытийного, к-рое скрывается в глубине бытийного мира, разрабатывается в ряде текстов Б. Образом такого странного Ничто служит, в частности, “коловращение слов” (ressassement eternel, переосмысленный ницшеанский мотив “вечного возвращения”) — безличный, неопр. поток речи, к-рый сохранился бы в нашей жизни после исчезновения лит-ры. Задача писателя, творца-разрушителя, состоит в том, чтобы принудить к молчанию даже и эту “ничью” речь, отвоевать у гула человеч. языка островок небытия-безмолвия. Соответственно задача критики, в противоположность бытующим представлениям, состоит не в погружении исследуемого произведения в максимально плотный смысловой контекст, а, напротив, в изъятии его из контекста, в создании вокруг него разреженной атмосферы пустоты и безмолвия. Критика и филос. мысль должны стремиться рассматривать Другого (напр., исследуемого автора) как абсолютно чуждого субъекта, не имеющего с нами “общего горизонта”, как некое подобие мертвеца, с к-рым невозможен диалектич. диалог. Критич. текст, нацеленный на такое постижение абсолютной инаковости, должен отказаться от континуальности и усвоить себе дискретную, фрагментарную структуру.

Конкр. выражениями такой творч. программы оказываются, согласно Б., утопия Книги у писателей типа Малларме, “блуждающая” писательская стратегия Кафки, “опыты-пределы” совр. мистиков, напр. Батая или С. Вейль. Концепция безмолвия, “отсроченности смысла” как идеала лит. творчества, а также связанные с нею идеи иллокутивной “смерти автора” и “гула языка”, глубоко усвоенные франц. “новой критикой” и постструктурализмом у (в частности, Р. Бортом), были впервые с большой философ, глубиной сформулированы в работах Б. В своем собств. худож. творчестве Б. также реализует идеи такого рода, стремясь к максимальной абстрактности, бытийной разреженности атмосферы, обезличенности персонажей: нек-рые из них (в повестях “При смерти”, “Последний человек”) непосредственно переживают мистич. опыт смерти. С помощью повторов, намеренных неясностей фабулы, мотивов бессилия языка и его гибели в произведениях Б. создается оригинальный худож. эффект “утечки”, ускользания смысла. В поздних книгах Б. окончательно отказывается даже от слабых остатков сюжета и переходит к фрагментарному построению, где отд. островки смысла (и — иногда — сюжетности) теряются в общем течении дисконтинуального текста. Лит-ра здесь имеет тенденцию превращаться в иную, комбинаторно-игровую (хотя и в высшей степени ответственную) деятельность, лишенную катартического разрешения и не отягощенную ответственностью за судьбу конкр. героя.

Соч.: Сад // Маркиз де Сад и XX век. М. 1992; При смерти // Иностр. лит-ра. 1993. № 10; Орфей, Дон Жуан, Тристан // Диапазон. 1993, № 2; Лит-ра и право на смерть // Новое лит. обозрение. 1994. № 7; Смерть как возможность // ВЛ. 1994. Вып. III; Опыт-предел // Танатография эроса. СПб., 1994.

Лит.: Collin F. Maurice Blanchot et la question de Fecriture. P., 1971.

C.H. Зенкин


БЛОК Александр Александрович (1880-1921) — поэт, драматург, литературный критик, переводчик, выдающийся представитель так называемого “младшего” символизма, крупнейший рус. поэт 20 в. Первая книга стихов “Стихи о Прекрасной Даме” вышла в 1904, за ней последовали “Нечаянная Радость”, “Снежная маска” (обе — 1907), “Земля в снегу” (1908), “Ночные часы” (1911), “Стихи о России” (1915) и др. Большую часть своего поэтического наследия Б. объединил в лирическую “трилогию” (Стихотворения. Книга первая, 1916; Стихотворения. Книга вторая, 1918; Стихотворения. Книга третья, 1921), в которую не вошли, но к ней примыкают поэмы “Двенадцать” (1918), “Возмездие” (1910-21), “Скифы” (1921) и ряд др. произведений. Его перу принадлежит несколько лирических драм: “Балаганчик”, “Король на площади”, “Незнакомка” (все — 1906), драматическая поэма “Песня Судьбы” (1908), пьеса “Роза и крест” (1913). Б. — автор ряда литературно-критических статей и эссе, в которых он выразил свои эстетические и историко-культурные взгляды.

Взгляды Б. на сущность культуры формировались постепенно и с наибольшей полнотой выявились в его культурно-исторических эссе 1918-21 гг. (“Интеллигенция и революция”, “Искусство и революция”, “Катилина” (все — 1918), “Крушение гуманизма”, “О романтизме” (обе — 1919), “О назначении поэта” (1921) и др.).

Культурология Б. сочетает в себе традиции гуманистического рационализма, идущие из 19 в., с мистико-эсхатологическими тенденциями, главным источником которых для Б. были труды Вл. Соловьева. Существенное влияние на формирование культурологической концепции Б. оказало творчество романтиков, Р. Вагнера, Ф. Ницше, а также русские и зарубежные современники-символисты (М. Метерлинк, Д.С. Мережковский, А. Белый и др.).

Понятие культуры одно из ключевых в воззрениях Б. на сущность и динамику истории, цивилизации, бытия в целом, а также на проблему ценности и смысла человеческого существования.

78

Символистское миропонимание обусловливает систему взглядов Б. на культуру. Б. неоднократно декларировал свою приверженность символистским идейно-художественным принципам. Символизм для Б. выражается во всеобщей знаковой сущности явлений, в утверждении теургического начала в творческом акте, в обосновании идеи обнаружения через художественно-поэтическую деятельность сокровенных “иных миров”, из чего следует пророческое предназначение художника.

В символическом дуализме Б. мир предстает не столько с четко означенными полюсами (идеал — реальность и т.д.), как это было в романтической традиции, сколько в “трагическом сознании неслиянности и нераздельности всего — противоречий непримиримых и требовавших примирения” (поэма “Возмездие”, Предисловие, 1919). Постижение единства мира возможно через творчество, которое трагедийно по природе: преодоление индивидуально-личностной отделенности художника от бытийной цельности — процесс, наполненный мужественной и самоотверженной героикой.

Категория жизни отмечена у Б. эстетической характеристикой прекрасного, и здесь прослеживается влияние Ницше, поскольку в этой категории сочетается вся полнота бытия, преломленная в индивидуальном опыте. Отсюда актуализация Б. мотива пути в значении вхождения, погружения в бытие, воссоединения с ним. Идеалом человеческого существования Б. считает артистизм, понимаемый как органичное переживание в индивидуальном опыте всей полноты и красоты жизни.

Б. в своей концепции культуры постоянно оперирует устойчивыми оппозициями типа: цельность — дробность, бытие — социум, хаос — космос, стихия — цивилизация, народ — интеллигенция и т.д.

Историко-культурная позиция Б. эсхатологична. Внешнему, событийному ходу вещей Б. противопоставляет мистику жизни, мистику истории, опознаваемые через художественное видение. Мир, в концепции Б., находится в ожидании эсхатологической катастрофы, сущность которой заключается в самообнаружении стихийно-хаотических первооснов бытия, в их “возмездии” по отношению к цивилизации, формализующей и ограничивающей мистико-духовные начала цельной жизни. Сущностное являет себя в “духе музыки”, синтезирующем в себе хаос и космос, стихию и гармонию.

Мера величия той или иной культурно-исторической эпохи зависит от ее близости к катастрофическим потрясениям. История мыслится как арена борьбы между стихией и цивилизацией, а культура есть выявление и демонстрация этой подспудной борьбы. Б. является противником прогрессизма, утверждая, с одной стороны, взрывной характер исторического процесса, с другой стороны, ценностную устойчивость бытия, явленную и материализованную в культуре.

Эсхатологизм Б. обусловливает своеобразную “ангажированность” его позиций, сознание себя и мира “при дверях”. Будущее читается Б. по знакам настоящего, а последнее, в свою очередь, мистически организуемо и направляемо сущностными энергиями бытия, символически уловляемыми культурой.

В аспекте онтологическом культура мыслится Б. как очеловеченное, гуманизированное инобытие изначального хаоса: “Хаос есть первобытное, стихийное безначалие; космос — устроенная гармония, культура; из хаоса рождается космос; стихия таит в себе семена культуры; из безначалия создается гармония” (“О назначении поэта”, 1921). Стихийное, по Б., проявляется в природных явлениях (ветер, метель и т.д.),.несущих в себе “дух музыки”. Стихийное и мистическое образуют единство, осмысленное как реальность, “единственная, которая <...> дает смысл жизни, миру и искусству” (“О современном состоянии русского символизма”, 1910). Исходя из идеи “безначальности” стихии, Б. утверждает неуничтожимость культуры, поскольку она в своих образах-символах улавливает “дух музыки”.

Даже революцию Б. толкует не узкосоциально, а уподобляет ее природной стихии. Для Б. революция есть очищающая сила, непосредственно выявляющая сущностные бытийные ценности, воплощенные в культуре: “Я думаю, что жизнь не защитит, а жестоко уничтожит все то, что не спаяно, не озарено духом истинной культуры” (“Крушение гуманизма”).

В социально-историческом аспекте в культурологии Б. выделяется оппозиция культуры и цивилизации. “Есть как бы два времени, два пространства; одно — историческое, календарное, другое — нечислимое, музыкальное. Только первое время и первое пространство неизменно присутствуют в цивилизованном сознании; во втором мы живем лишь тогда, когда чувствуем свою близость к природе, когда отдаемся музыкальной волне, исходящей из мирового оркестра” (“Крушение гуманизма”, 1919). В ранних работах (1906-08) Б. не разграничивает понятия культуры и цивилизации. В ряде статей (“Народ и интеллигенция”, “Ирония”, “Стихия и культура”, все — 1908 и др.) культура характеризуется как механистическая, формализованная, ограниченная, социально-исторически и поэтому противопоставляется “разбушевавшейся стихии”. Однако уже в 1909 (“Молнии искусства”) Б. со всей очевидностью разводит понятия цивилизации, характеризуя ее негативно, и культуры, обнаруживая ее родство со стихией. Б. и позднее настаивал на необходимости разделять эти два понятия (“Об исторических картинах”, 1919). Если в культуре наблюдается равновесие материального и духовного, то в цивилизации, по Б., этот баланс смещается в сторону материального. Б. считает цивилизацию результатом вырождения той или иной культуры. Цивилизация механистична и бездуховна, ее прогресс порабощает человека, что готовит ей “возмездие” со стороны стихийного начала. Цивилизация враждебна “духу музыки”. Культура же занимает промежуточное положение между нею и стихией, и это позволяет Б. в романтической традиции устанавливать двойную оппозицию: культура противостоит цивилизации как дух — материи; культура находится в противоборстве со стихией как космос — с хаосом (“О романтизме”, 1919). Здесь снова находит свое выражение блоковская идея “нераздельности — неслиянности”.

79

Традиционная для русской культуры 19 в. оппозиция: народ — интеллигенция — остается актуальной для Б. В 1900-е гг. Б. последовательно проводит мысль о единстве народной жизни и народного духа, соотносимого со стихийным, природным началом. Интеллигенция же, особенно художественно-творческая, представляет собой конгломерат несогласованных и обособленных индивидуальных воль. В то же время Б. говорит о тяге интеллигенции к народу как о проявлении “инстинкта самосохранения”, что, однако, оборачивается для нее самоубийством (“Народ и интеллигенция”, 1908). Самоотречение интеллигенции означает для нее признание и принятие первенства стихийно-духовного начала над порожденными цивилизацией дробностью и отчуждением. Б. указывает на промежуточное положение интеллигента — деятеля культуры — между стихией и цивилизацией. Однако уже в начале 1910-х гг. и особенно после революции Б. утверждает идею глубинного духовного единства интеллигенции и народа перед лицом катастрофичности мира (“О современном состоянии русского символизма”, 1910, “Интеллигенция и революция”, 1918, и др.). При этом функции носителя культуры не являются исключительной привилегией интеллигенции: “Если же мы будем говорить о приобщении человечества к культуре, то неизвестно еще, кто кого будет приобщать с большим правом: цивилизованные люди варваров или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и потеряли культурную цельность; в такие времена бессознательными хранителями культуры оказываются более свежие варварские массы” (“Крушение гуманизма”, 1919). Этой же мыслью проникнута поэма “Скифы” (1918).

Значительное внимание Б. уделял проблеме русской культуры и ее судеб. В поэзии и критической прозе он демонстрирует свою сопричастность историческим судьбам и мистическому предназначению России. В поздних статьях (1918-21) Б. сопоставляет судьбы европейской культуры — выродившейся в цивилизацию и утрачивающей органичность — и культуры русской. Тема эсхатологии России — страны, несущей весть миру, — в блоковской концепции сочетается с построением исторического ряда национальных культурных закономерностей. Полнота выражения русского национального духа выявилась в пушкинскую эпоху, “единственную культурную эпоху в России прошлого века” (“О назначении поэта”, 1921). Затем, в “век девятнадцатый, железный” (“Возмездие”) раскрывается “страшная пропасть интеллигентского безвременья” (Судьба Аполлона Григорьева, 1915), ознаменованного доминированием цивилизации над культурой, идеологией над духом. Историю культуры 19 в. Б. называет историей борьбы цивилизации с “духом музыки” (Крушение гуманизма). Однако он прослеживает пророческую тенденцию в русской духовной жизни 19 в. Гоголь, Достоевский, Л. Толстой, Вл. Соловьев — своего рода вестники тайны грядущего преображения России. Рубеж 19-20 вв. означен предчувствием катастрофы, из чего следуют как декадентски-отчаянные, так и трагико-героические настроения. В преддверии грандиозных потрясений культура России обнаруживает качества величественности и всечеловечности. Русская культура будущего, по Б., должна стать органичным синтезом национального и общечеловеческого, художественного и профетического, индивидуально-творческого и стихийного.

Соч: Собр. соч. Т. 1-12. Л., 1932-1936; Собр. соч. Т. 1-8. М.; Л., 1960-1963; Собр. соч. Т. 1-6. Л., 1980-83; Избранное. М., 1995; Избр. сочинения. М., 1991; О назначении поэта. М., 1990; Записные книжки: 1901-1920. М., 1965; О современном состоянии русского символизма. Пб., 1921; Об искусстве. М., 1980; Стихотворения: В 3 кн. СПб., 1994.

Лит.: Лакшин В.Я. Судьбы: от Пушкина до Блока. М., 1990; Авраменко А.П. А. Блок и русские поэты XIX века. М., 1990; Бекетова М.А. Воспоминания об Александре Блоке.М.. 1990; Александр Блок: Исслед. и материалы. Л., 1991; Новикова Т.Л. Изобразительное искусство в раннем творчестве Александра Блока. М., 1993; Александр Блок: Новые материалы и исследования. В 5 кн. М., 1980-1993; Жигач Л.В. А. Блок и русская культура. Тверь,1993.

Е.П. Беренштейн


БЛОК (BIoch) Марк (1886-1944) - франц. историк. Окончил Высшую Нормальную школу (пед. ин-т) в Париже, учился в Лейпциге и Берлине, с 1912 преподавал в лицеях Монпелье и Амьена. Во время Первой мир. войны — в действующей армии. С 1919 — проф. Страсбург. ун-та. В 1929 совместно с Л. Февром основал журнал “Анналы” (см. Школа “Анналов”). С 1936 — проф. экон. истории в Сорбонне. Во время Второй мир. войны в действующей армии в 1939-40, во время нем. оккупации — в движении Сопротивления; как еврей Б. был вынужден уйти из “Анналов”. В 1944 расстрелян оккупантами.

Б. — социальный историк, сфера его интересов -феод. строй ср.-век. Европы, материальная жизнь и аграрная история. Гл. труд в этой области — “Характерные черты франц. аграрной истории” (1931). Б. не ограничивался собственно аграрной историей, его целью было дать комплексный анализ об-ва. Именно поэтому он активно желал объединить усилия ученых разных специальностей на страницах “Анналов”. Сам он стремился включить в аграрную историю историю техники; историю отношений власти (Короли и сервы: глава из истории эпохи Капетингов, 1920). Книга “Короли-целители. Исследование сверхъестеств. характера, приписываемого королевской власти, особенно во Франции и Англии” (1924) ныне считается одной из основополагающих в истории ментальности. Итоговым стал труд “Феодальное об-во” (1939-40) — попытка дать всеохватывающее описание феод. об-ва, его экон., социальных и культурных черт. Методол. рассуждения по поводу истор. исследования и, одновременно, размышления о

80

нравств. смысле истор. науки содержатся в книге “Апология истории, или Ремесло историка”, писавшейся в условиях подполья, прерванной гибелью и увидевшей свет посмертно (1949).

Социальная история, в интерпретации Б., — не только история отношений землевладения и сеньориальной власти, форм крестьянской зависимости и поместной эксплуатации; не ограничивается она и изучением систем землевладения и землепользования. Она включает в себя в качестве неотъемлемого компонента человеч. сознание, ментальность и только через них становится понятной и обретает смысл для историка. История — не “изучение прошлого”, но “наука о людях во времени”. Для Б. даже страх перед адом — важный социальный фактор ср.-вековья.

Один из лейтмотивов методологии Б. — стремление дать такое истолкование истор. феномена, при к-ром оно не было бы сведено к однозначной формуле. Но многофакторность истор. исследования не имеет для выступавшего против априорных схем Б. ничего общего с эклектикой и предполагает выделение гл. предмета исследования, каковым является человек в об-ве. Любое явление становится историческим, обретает форму действительности, если оно прошло через чье-то сознание. События истории — это события коллективной, обществ, жизни людей. Ментальность — центр, категория методологии Б. Предмет истории — сознание людей. Анализ явлений коллективного сознания привел Б. к раскрытию глубин социальной структуры и ее движения. В истории нет автоматизма, однозначной связи причин со следствиями. Факты истории суть психол. факты, потому что историю творит человек; социальная целостность, раскрытие к-рой есть для Б. конечная цель истор. науки, выражает себя именно через человеч. сознание — в нем смыкаются все социальные феномены.

Соч.: Rois et serfs — un chapitre d'histoire capetienne. P., 1920; Les rois Thaumaturges. Etude sur la caractere surnaturel attribue a la puissance royale particulierement en France et en Angleten-e. P.; Strasbourg, etc., 1924; 1983; La societe feodale. T. 1-2. P., 1939-40; 1968; Melanges historiques. T. 1-2. P., 1963; Характерные черты франц. аграрной истории. М., 1957; Апология истории, или Ремесло историка. М., 1973; 1986.

Лит.: Гуревич А.Я. Истор. синтез и Школа “Анналов”. М., 1993; Февр Л. Марк Блок и Страсбург// Февр Л. Бои за историю. М., 1991; Fink С. Marc Bloch. A Life History. Camb., 1989; Marc Bloch aujourd'hui. Histoire comparee et sciences sociales. P., 1990.

А.Я. Гуревич, Д.Э. Харитонович


БОАС (Boas) Франц (1858-1942) — амер. антрополог. Жил в Германии, получил образование в ун-тах Гейдельберга, Бонна и Киля. Научную деятельность начал в Киле, где в 1881 ему были присуждены ученые степени д-ра философии и д-ра мед. наук. Первоначально

сферу его научных интересов составляли физика и математика, однако, еще будучи студентом, он переключился на физич. и культурную географию. В 1883-84 гг. проводил геогр. исследования на Баффиновой земле, одновременно начал собирать этногр. коллекцию. В 1887 переехал в США. С 1888 по 1892 преподавал антропологию в ун-те Кларка. С 1896 по 1905 был куратором в Амер. музее естеств. истории. В 1896 принят в Колумбийский ун-т в качестве лектора по антропологии. Три года спустя стал проф. антропологии Колумбийского ун-та, где работал до выхода на пенсию в 1937. В течение многих лет проводил интенсивные исследования по физической антропологии, этнологии и лингвистике. Был избран в Нац. Академию наук, возглавил Амер. ассоциацию развития науки (American Association for the Advancement of Science). Один из основателей Амер. антропол. ассоциации (1902), журнала “International Journal of American Linguistics” (1917).

В основе проф. деятельности Б. и подготовки антропологов в Колумбийском ун-те лежала полевая работа. С нач. 80-х 19 в. до 1900 Б. обследовал культурную территорию сев.-зап. побережья Тихого океана от Аляски до Орегона. Его работа, посвященная этнографии эскимосов (The Central Eskimo. 1888), была опубликована Бюро Амер. этнологии как образец организации антропол. исследований в США. По рез-там работ на сев.-зап. побережье опубликовал более 12 монографий и множество статей.

В ходе полевых исследований Б. преследовал следующие цели: обозначить различия и сходства языков, физических характеристик и социальных обычаев индейцев; показать их культуру такой, какой она представляется самим индейцам, взяв за основу группу индейцев квакиутль. Исследуя определенные культурные черты — фольклор, мифы, изобразит, искусство, ремесла, системы родства и т.д., Б. фиксировал районы их распространения, которые не всегда соответствовали выработанной им концепции культурной диффузии. Культура каждого отдельно взятого племени представляла собой смешение самостоятельных, но пересекающихся между собой векторов (типы фольклора, мотивы искусства), к-рые формировали психол. единство квакиутль. По определению Б. “гений” народа интегрировал отд. элементы в значимое целое. Опубликованные им тексты послужили материалом для структуралистских разработок Леви-Стросса, на к-рого Б. оказал большое влияние. Последней публикацией по результатам полевых исследований стала “Культура квакиутль — отражение в мифологии” (Kwakiuti Culture as Reflected in Mythology. 1935).

Опыт, полученный Б. в рез-те полевых исследований, позволил ему прийти к выводу, что изучение разл. сторон биол. и культурной сущности человека должно производиться различными методами: измерение и статистика для биол. черт, тесты и грамматич. анализ для языка, анализ распространения и целостные исследования для культурных феноменов. Дополнительно к этому стратиграфич. (археол.) методы для изучения куль-

81

турного прошлого. Этот подход определил “четыре поля” антропологии, к-рые стали основой для подготовки антропологов в Колумбийском ун-те.

Б. принес в амер. антропологию традицию немецкой культурно-истор. школы и, фактически, создал школу истор. этнологии — направление, определившее развитие амер. антропол. мысли с к. 19 по 30-е гг. 20 в., школу, к-рая отказалась от наследия Моргана.

Учениками Б. были такие выдающиеся антропологи, как Крёбер, Уисслер, Лоуи, Бенедикт, М. Мид, П. Радин, Л. Уайт и др. Б. заложил основы проф. подготовки антропологов в США.

Б. как теоретик опирался прежде всего на опыт полевых исследований. Понимание двойственности культуры — распространение культурных черт путем диффузии и взаимодействия, их интеграцию в фиксированный паттерн и целостность, Б. противопоставил доминирующей эволюционистской антропологии 19 в. Он разработал концепцию “культурного ареала”, для развития к-рой в 1910 описал семь культурных территорий Сев. Америки (Эскимосская, Сев. побережье Тихого океана, Зап. плато Мак-Кензи, Калифорнию, Великие равнины, Вост. Вудленд, Юго-Запад). Его ученик Херсковиц предложил схему культурных территорий Африки в 1924 и т.д. Работы школы Б. по классификации культурных территорий сохраняли свою значимость до сер. 20 в.

Б. понимал научный (исторический) метод как накопление большого количества фактов и их последующее описание, в противовес теор. обобщениям эволюционизма. В отличие от эволюционистов, к-рые стремились подчеркнуть универсальные и сходные черты в разных культурах, он подчеркивал особенности каждой культуры как рез-т ее собств. развития. Отличит, чертой амер. антропологии после Б. является признание понятия “культура” основным. Он внес большой вклад в развитие этнографии, лингвистики и других направлений в антропологии.

Соч.: The Central Eskimo // U.S. Bureau of American Ethnology. Sixth annual report, 1884-85. Wash., 1888; The Social Organization and the Secret Societies of the Kwakiuti Indians. Wash., 1897; Kwakiuti Culture as Reflected in Mythology. N.Y., 1935; Race, Language and Culture. N.Y., 1940; Race and Democratic Society. N.Y., 1946; Ум первобытного человека. М.; Л., 1926..

Лит: Токарев С. История зарубежной этнографии. М., 1978; The Anthropology of Franz Boas. Menasha, 1959; The Shaping of American Anthropology, 1883-1911: A Franz Boas Reader. N.Y., 1974; Hyatt М. Franz Boas, Social Activist: The Dynamics of Ethnicity. N.Y., 1990.

Л.А. Мостов а


БОГАТЫРЕВ Петр Григорьевич (1893-1971) - этнограф, фольклорист, литературовед. Д-р honoris causa Карлова ун-та в Праге и ун-та им. Яна Амоса Коменского в Братиславе. Окончил историко-филол. ф-т

Моск. ун-та (1918). Один из основателей Моск. лингв. кружка. Совместно с Якобсоном организовал Праж. лингв, кружок. Был репрессирован, впоследствии реабилитирован. Поел. годы жизни проф. филол. ф-та МГУ.

Научную деятельность Б. начал как исследователь нар. обрядов и магич. действ. В 20-е гг. Б. совершил неск. экспедиций в Закарпатье, где стремился применить статич. (синхронный) метод де Соссюра; ихрез-ты обобщены в книге “Магические действия, обряды и верования Закарпатья” (1929, на франц. яз.). Синхронный анализ календарных и семейных обрядов и обычаев, рассказов закарпат. крестьян о сверхъестеств. существах и явлениях выявил постоянное изменение формы и функции этих этногр. фактов, позволил произвести классификацию обрядов в зависимости от актуальности в них магич. функции, проследить, как эстетич. функция при переходе мотивированного магич. действия в немотивированный обряд становится доминантной. Это приводит к важному для понимания эстетич. закономерностей в этногр. материале выводу о соотношении эстетич. и внеэстетич. функции в обрядовом действе.

Др. область исследований Б. — народный театр (кн. “Чеш. кукольный и рус. народный театр”, 1923, “Народный театр чехов и словаков”, 1940).

Значит, часть твор. наследия Б. составляют работы, посвященные отд. жанрам нар. творчества, а также составлению программ рус. и славян, фольклора, созданию учебников. Б. ставил задачи сравнит, изучения эпоса славян, народов. Сходство сюжетов укр., польских, чеш. баллад позволяет сделать вывод, что это не отдельные песни, а варианты одной и той же; близость в метрич. структуре, тропах, сходство строфики позволяют утверждать наличие не заимствования культурных богатств одним народом у другого, но сотворчества.

Б. избрал для анализа фольклора функциональный метод: прежде всего определяется место, к-рое данное фольклорное произведение занимает в общем репертуаре, музыкальном и поэтическом. Что касается функции, то она не всегда бывает эстетической. Нельзя понять функции фольклорного произведения, не зная культурной, полит, и экон. среды. Функции фольклорного произведения постоянно трансформируются: некогда доминантные становятся второстепенными и могут вообще исчезнуть; второстепенные становятся доминантными. Особенно благодарным материалом для изучения нек-рых худож. методов фольклора является нар. песня.

Книга “Функции нац. костюма в Моравской Словакии” посвящена рассмотрению структуры нар. костюма как особой семиотич. системы. Нац. костюм или крестьянский дом может сделаться знаком, но при этом приобретает значение, выходящее за пределы единичного существования.

Б. — автор свыше 307 работ на рус., чеш., англ., нем. и франц. яз., а также свыше 20 переводов, в том числе Я. Гашека.

82

Соч.: Славян, филология в России за годы войны и революции. Берлин, 1923 [Совм. с P.O. Якобсоном]; [Ред.] Рус. нар. поэтич. творчество: Уч. пособие. М., 1956; Нек-рые задачи сравнит, изучения эпоса славян. народов. М., 1958; Словацкие эпич. рассказы и лиро-эпические песни (“Збойницкий цикл”). М., 1963; Вопросы теории нар. искусства. М., 1971; Новые материалы из личного архива П.Г. Богатырева// Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор. М., 1993; Actes magiques, rites et croyances en Russie Subcarpathique. P., 1929; Funkcie kroja na Moravskom Slovensku. Turciansky Sv. Martin. 1937; Lidove divadio ceske a slovenske. Praha, 1940.

Лит.: Сорокина С.П. П.Г. Богатырев и рус. формальная школа // Архетипы в фольклоре и лит-ре. Кемерово, 1994; Усачева В. В. Духовная культура народов Карпатского региона в трудах П.Г. Богатырева // Славяноведение. 1994.№ 3.

Е.И. Степанова


БОГДАНОВ (МАЛИНОВСКИЙ) Александр Александрович (др. псевдонимы — Максимов, Рядовой, Вернер) (1873—1928) — философ, социолог, культуролог, экономист, ученый-естествоиспытатель, прозаик, полит, деятель. Родился в семье народного учителя. В 1892 окончил Тульскую классич. гимназию и поступил наестеств. отделение физ.-мат. факультета Моск. ун-та. Увлекшись народовольчеством, Б. вступил в Союз Сев. землячеств, участвовал в студенч. волнениях, в 1894 был арестован, исключен из ун-та и выслан в Тулу. Вел пропагандистскую работу в рабочих кружках, и в 1896 пришел от народовольч. идей к социал-демократическим. Из лекций, прочитанных рабочим, выросла первая кн. Б. “Краткий курс экон. науки” (1897). Окончил мед. ф-т Харьков, ун-та (1899), специальностью избрал психиатрию. В 1899 издал первую филос. книгу “Осн. элементы историч. взгляда на природу”. По окончании ун-та снова был арестован за революц. пропаганду и выслан в Калугу (1899—1900), где близко сошелся с ссыльным Луначарским, затем в Вологду (1901—03), где познакомился с Бердяевым, также отбывавшим ссылку.

Общение с “идеалистом” и бывшим “легальным марксистом”Бердяевым для “реалиста” Б. оказалось особенно плодотворным: филос. споры идейных оппонентов впоследствии вылились в дискуссию на страницах журн. “Вопросы философии и психологии” и в два взаимополемич. сб. статей (с участием “идеалистов” и “реалистов”) — “Проблемы идеализма” (1902) и “Очерки реалистич. мировоззрения” (1904). Однако в полемике с будущими “веховцами” (в т. ч. П.Струве, С.Булгаковым и др.), либеральными экономистами (напр., с М.Туган-Барановским) не столько оттачивалась ортодоксальная материалистич., строго марксистская позиция революционера в жизни и философии, сколько вырабатывалось критич. отношение к всевозможным догмам и стереотипам научного и филос. мышления. В это

время Б. много занимается вопросами психологии (в т. ч. социальной) и философии, стремясь выработать самостоят. и творч. позицию по всем вопросам, и гл. обр. — по проблемам теории познания и сознания (индивидуального и общественного). Б. не удовлетворяет плехановская диалектико-материалистич. ортодоксия, представляющаяся “сухой и отжившей”, сковывает и гегелевская диалектика, кажущаяся схоластичной и узкой, не дающей “полной ясности и законченности” картины мира.

Марксистское мировоззрение, по мысли Б., нуждается в усовершенствовании и расширении, в обретении реального “яркоцветия” и удалении от схематизма, что оказывается возможным лишь при опоре на данные опыта совр. наук, прежде всего естественных. Из новейших филос. направлений, наряду с энергетизмом В.Оствальда, особый интерес Б. вызывает “критич. философия” Р.Авенариуса и Э.Маха, соединяющая многообразие конкретно-научной эмпирики, филос. релятивизм в истолковании осн. категорий реальности и строгий позитивизм познават. и исслед. установок. Именно махизм кажется Б. призванным дополнить и развить марксизм с его социально-критич. пафосом, обновив его и сделав совр. миросозерцанием. Реализуя свой творч. поиск, Б. публикует книги “Познание с истор. точки зрения” (1901) и “Из психологии об-ва (Статьи 1901-1904)”, большой филос. трактат с обоснованием собственной филос. системы — “Эмпириомонизм” в 3-х кн. (1904-06).

Почти сразу же после своего появления эта филос. система встретила критич. отпор со стороны “традиционалистов” в марксизме (Плеханов, Аксельрод, Ленин, Каменев и др.).

Осенью 1903 Б. примкнул к большевикам; по окончании ссылки, весной 1904 выехал в Швейцарию, где познакомился и сблизился с Лениным, высоко оценившим его идейный максимализм и радикализм. Б. стал активным участником большевистских партийных организаций : входил в редакции большевистских органов “Вперед” и “Пролетарий”, журн. “Правда”, был одним из редакторов газ. “Новая жизнь” (где сблизился с Горьким и оказал на него большое идейное и филос. влияние); работал в социал-демократич. фракции II Гос. думы. Он избирался членом ЦК на III (1905), IV (1906), V (1907) съездах РСДРП. Разногласия с Лениным сначала на филос. почве (подвергся резкой критике в ленинской философско-публицистич. работе “Материализм и эмпириокритицизм”, на к-рую ответил в кн. “Падение великого фетишизма. Вера и наука”, 1910), а затем и на политической (Б. возглавил группу левых большевиков — “отзовистов”, выступавших против легальной, в т. ч. парламентской, деятельности большевиков) привели к исключению Б. из большевистской фракции (1909) и постепенному отходу от полит. работы (1911, после кризиса и раскола, наступившего в группе “Вперед”).

В 1907—14 Б. в эмиграции; здесь он пишет худож. прозу — научно-фантастич. (социально-утопич.) рома-

83

ны “Красная звезда” (1908) и “Инженер Мэнни” (1912/ 13), сыгравшие важную роль в формировании концепции “научно-техн. революции” (термин Б.); работает над новыми филос. трудами, носящими во многом общедоступный, популярный характер и в то же время развивающими прежние, неопозитивистские идеи автора — “Философия живого опыта” (1913), “Наука об обществ, сознании” (1914). Б. начинает систематически разрабатывать свою философию культуры, в частности, знаменитую концепцию “пролетарской культуры” (к-рую впоследствии в той или иной мере разделяли почти все рус. марксисты, в т. ч. Ленин, Троцкий, Воровский, Сталин, Луначарский и др., кроме, пожалуй, Плеханова), — в работе “Культурные задачи нашего времени” (1911), где автор обосновывал также проекты “Рабочего Университета”, “Рабочей Энциклопедии” — институтов, призванных развивать культурный потенциал и сознательность трудящихся масс. В это же время Б. разрабатывает осн. идеи своей грандиозной теории — “Тектологии” (“Всеобщей организац. науки”), во многом предвосхитившей принципы и осн. положения наук будущего — кибернетики, общей теории систем и системного подхода (Ч. 1—3, 1913-1922).

В 1914 Б. вернулся из-за границы и был призван в действующую армию, где служил полковым врачом на фронте, ординатором эвакуационного госпиталя в Москве и санитарным врачом по пунктам военнопленных. После Окт. революции читал лекции по политэкономии в Моск. ун-те, в дальнейшем составившие основу книги “Введение в полит, экономию” (1917) и “Курс полит, экономии” в 2-х т. (1918—20, совм. с И. Скворцовым-Степановым), ставшей популярным учебником для стремившихся к ликвидации полит, и хоз. безграмотности рабоче-крестьянских масс. В это время Б. — член президиума Коммунистич. академии (1918—26); инициатор (1918) и гл. теоретик (член ЦК) “Пролеткульта”; один из организаторов “Пролетарского ун-та”. После начатой Лениным кампании борьбы с “Пролеткультом” как с автономной от коммунистич. партии организацией и обличения богдановской теории “пролетарской культуры” как мелкобурж., интеллигентской и махистской Б. отошел от культурной политики и оргработы в Пролеткульте, целиком посвятив себя (с 1921 г.) естественнонаучным исследованиям в области гематологии и геронтологии. Круг творч. деятельности Б. последовательно сужался.

В 1923 был арестован ГПУ по подозрению в причастности к деятельности подпольных полит, групп “Мы — коллективисты” и “Рабочая правда”, выступавших с критикой советской власти и ее авторитарно-диктаторской политики; был освобожден за невиновностью. В 1924 организовал частную группу исследований переливания крови, в 1926 преобразованной в первый в мире Ин-т переливания крови, директором к-рого он стал. Ученый и врач, Б. умер в результате опасного эксперимента по переливанию крови на самом себе (есть основания предполагать, что самопожертвование во имя науки было скрытой формой самоубийства). “Богдановщина” пережила своего творца. После смерти Б. его философия была объявлена (на XVI съезде ВКП(б) — в 1929) “теор. основой правого уклона”, в 1937 вышла книга А. Щеглова, посвященная “богдановской ревизии марксизма”, где “богдановско-бухаринские реставраторские, бурж. “теории”” были названы орудием “фашистской контрреволюции в борьбе против победившего в СССР социализма”. Впрочем, в более мягкой и уклончивой форме борьба с богдановским культурным и филос. наследием продолжалась до тех пор, пока существовал тоталитаризм и характерная для него тоталитарная культура. Тоталитарный строй не случайно видел в теориях Б. не только вызов, не только мощную антитезу себе, но и явную угрозу своему существованию.

Философия культуры — центр, компонент всех филос., социальных, научно-техн. и полит, идей Б. — не могла быть по достоинству оценена в той идейно-полит. и социальной среде, к-рая его выдвинула как социального мыслителя и деятеля культуры (профессионально-революционной, марксистской). Само вольное, творч. обращение с марксизмом, утрачивавшим в трактовке Б. ореол сакральности, идейной “неприкасаемости”, в глазах ортодоксальных ревнителей “чистоты” марксистского учения 19 в. выглядело всего лишь кощунственным “ревизионизмом”, а не оригинальной филос. системой 20 в. , впитавшей в себя достижения позитивизма (включая Спенсера) и неопозитивизма, классич. филос. агностицизма Беркли, Канта, Юма, конкр. наук — физики, биологии, психологии, социологии, математики и др. Уходя от решения пресловутого “осн. вопроса философии”, т. е. от различения материи и духа, бытия и сознания, физич. и психического (Б. считал обществ, бытие и обществ, сознание тождественными) , он, как и многие мыслители эпохи модерна, обращался к категории “чистого опыта”, или “чистого сознания”, представленного в разл. феноменальных формах. Так, отношение познающего субъекта к опр. явлениям или фактам зависит не только от их совокупности, но и от их состояния. Поэтому реальность геом. фигуры и природного явления, истор. деятеля или естеств. языка — различны по своей природе; для каждого вида реальности существует своя форма индивидуальной и социальной организации опыта.

Отсюда неизбежная релятивность человеч. познания, целиком зависящего от господствующих форм организации опыта. По существу, богдановская философия и теория познания идейно созвучны феноменологич. исканиям рубежа 19—20 вв. — Брентано, Гуссерля и др., — с тем различием, что Б., как представитель рус. культуры и философии, наследовавший филос. радикализму революц. демократов и народников и являвшийся современником рус. символистов, делал упор не столько на освоение (и отражение) изменчивой и затемненной превращенными идеол. формами реальности, сколько на ее преобразование, творч. пересоздание средствами культуры.

84

Центр, смыслообразующим компонентом богдановской философии культуры является понятие “организации опыта”. Вся история человечества и его культуры — это история организационных форм, с помощью к-рых происходит приспособление человека к окружающей его природной среде. Первичное организационное приспособление человеч. об-ва определяется социальным инстинктом, внешне объединяющим членов об-ва в нек-рое обществ, целое. Гораздо более сложная задача стоит перед внутр. организацией общества — сделать понимаемое и переживаемое каждым членом общества общим достоянием и для других членов, сохранять и передавать коллективный опыт во времени и в пространстве. Эту задачу выполняет вторично-организационное приспособление об-ва к окружающей среде, каковым и является культура. Культура превращает об-во в качественную целостность, в к-рой результат больше слагаемых, именно культура сохраняет, оформляет, закрепляет и развивает данный тип организации об-ва. Опр. истор. тип культуры представляет функциональное единство всех ее форм: взаимосвязанными являются тип труда, тип поведения, тип мышления, тип чувствования, тип личности, тип используемой об-вом техники, типы науки, искусства, религии, морали, права, по-своему выполняющих разл. и в то же время взаимосвязанные организационные функции в обществе. Получаемые в об-ве культурные продукты, находящиеся в соответствии с его устройством, служат для него организационным продуктом, т. е., будучи производными от коллективного опыта, они сами организуют обществ. жизнь, сохраняя и воспроизводя модель опр. истор. типа об-ва.

Созданная Б. типология культуры носит эволюционистский характер и представляет собой аккумуляцию: 1) Марксовой теории формаций, 2) гегелевской триады (включающей тезис, антитезис и синтез) и 3) классич. после Конта позитивистской теории “трех стадий” (теологич., метафизич. и позитивной). Три идеальных истор. типа культуры, по Б., — авторитарный, отвлеченный (индивидуалистический) и коллективистский, развивающиеся последовательно, один из другого. Высший тип культуры — коллективистский соответствует социалистич. об-ву; он призван синтезировать первобытный, неразвитый коллективизм с чрезмерно развитым в условиях капиталистич. обмена культурным индивидуализмом, эгоизмом; преодолеть мифол. или ре-лиг. авторитаризм, стремящийся все обществ, явления связать с некоей мистич. “первопричиной” и страдающий “натуральным фетишизмом”, как и “отвлеченный фетишизм” бурж. об-ва, с его стихийно-хаотич. произволом автономных личностей, разрушающим единство общества, атомизирующим его. В коллективистском об-ве рутинный труд отомрет, рабочий станет не только исполнителем, но и организатором трудового процесса, что сблизит его с инженером; научная организация труда превратит индивидуальное творчество в средство совершенствования обществ, целого, а коллективистские организационные задачи определят цели и перспективы индивидуального труда. Исходной базой коллективистского об-ва, по Б., является “пролетарская культура”, еще несовершенная, искалеченная бурж. отношениями, но потенциально свободная от “властных фетишей” любого рода и имманентно несущая в себе организационно-коллективистское начало будущего об-ва, формирующая новый тип труда и новые формы обществ, и производств, отношений.

Для торжества “пролетарской культуры” в ближайшем будущем, по мнению Б., необходимо соблюдение неск. условий: 1) достижение демократизации знания, переосмысление и систематизация прошлого с т. зр. представлений о мире как органич. единстве практич. деятельности и творчества; 2) освобождение от фетишизма в сознании (пережитков религ. или религиопо-добного культа в науке, искусстве, морали, философии, политике), в т. ч. всех разновидностей авторитаризма, вождизма, апологетики и т. п.; 3) достижение коллективистского подхода во всех сферах жизни и культуры, включая науку, искусство, мораль, быт, общественно-полит. жизнь. Практич. задача интеллигенции в переходный от капитализма к социализму период — всемерно поддерживать и развивать “пролетарскую культуру” со всеми присущими ей атрибутами и ростками нового. Для этого необходимо создать новую Энциклопедию, призванную сыграть такую же революц. роль в формировании мировоззрения и мирооотношения нового человека, какую сыграла в 18 в. Франц. энциклопедия, подготовившая Великую Франц. революцию. Этой же цели должны служить организуемые по всей стране организации Пролеткульта, пробуждающие массы к худож., научному и истор. творчеству; пролетарские унты, не только ликвидирующие неграмотность, но и образующие универсально разностороннюю, творч. личность, органически вписанную в коллективистское, научно организованное об-во.

При этом Б. рассматривал “пролетарскую культуру” как некий идеальный тип культуры, а не наличное состояние культуры пролетариата, далекое от эталонных представлений. Наблюдая за процессами культурной революции в Советской России, за многими тенденциями деятельности созданного по замыслу самого Б. Пролеткульта, осмысляя культурную политику большевистского руководства (при Ленине, а затем и Сталине), Б. с горечью констатировал консервативный откат молодой советской культуры в доиндивидуалистич., авторитарную эпоху — вместо прорыва в культуру коллективистскую; возвращение к своего рода культурному феодализму — вместо восхождения к культурному социализму. Стройная организационная теория Б. оказалась красивой и умной утопией, апеллировавшей к саморазвивающейся человеч. практике, но с текущей истор. практикой далеко и трагически разошедшейся. Символично, что единств, творч. делом, оставшимся возможным и реальным для Б. — ученого, стало переливание крови из одного организма в другой — модель искусственного обновления старых, изношенных форм за счет привнесения в них нового содержания. Теория

85

“пролетарской культуры” была подобна во многих отношениях этой модели: прививая традиц., а во многом и патриархальному об-ву идеи и навыки высшего, научно организованного коллективизма, богдановская философия культуры теоретически исходила из оптимистич. прогноза рез-тов проводимого эксперимента по “переливанию культуры” и не учитывала меру практич. риска, поскольку эталоном ей служила марксистская формула революц. насилия как “повивальной бабки истории”. Опыт “переливания” оказался гибельным — и для теоретика, и для практики.

Соч.: Революция и философия. СПб., 1905; Очерки философии коллективизма.СПб., 1909. Сб. 1; Культурные задачи нашего времени. М., 1911; Искусство и рабочий класс. М., 1918; Элементы пролетарской культуры в развитии рабочего класса. М., 1920; О пролетарской культуре: 1904-1924. Л.; М., 1924; Борьба за жизнеспособность. М., 1927; Пределы научности рассуждения // Вестник Коммунистической академии. 1927. Кн. 21; Тектология: Всеобщая организационная наука: В 2 кн. М., 1989; Вопросы социализма: Работы разных лет. М., 1990; Эмпириомонизм. Методы труда и методы познания. Тайны науки // Русский позитивизм: Лесевич, Юшкевич, Богданов. СПб., 1995.

Лит.: Щеглов А. Борьба Ленина с богдановской ревизией марксизма. М., 1937; Дементьева Н.В. О некоторых особенностях эстетики и гносеологии Пролеткульта (Богдановская концепция “коллективного опыта”) // Писатель и жизнь. М., 1971. Вып. 6; Сетров М.И. Об общих элементах тектологии А.Богданова, кибернетики и теории систем // Учен. зап. кафедр обществ, наук вузов Ленинграда. Сер. “философия”. Л., 1967. Вып. 8; Тахтаджан А.Л. Тектология: история и проблемы // Системные исследования. Ежегодник: 1970. М., 1971; Горбунов В.В. В.И.Ленин и Пролеткульт. М., 1974; Мазаев А. И. Концепция “производственного искусства” 20-х годов. М., 1975; Ильенков Э.В. Ленинская диалектика и метафизика позитивизма. М., 1980; Яхот И. Гибель тектологии Богданова — предшественницы кибернетики и системной теории // СССР: Внутр. противоречия. Нью-Йорк, 1982, Вып. 3; Белых А.А. О кибернетических идеях А.А.Богданова // Экономика и математич. методы. 1988. № 5; Гловели Г. Три утопии Александра Богданова//Социокультурные утопии XX в. М., 1988. Вып. б; Витюк В.В. К вопросу о теор. наследии А.А.Богданова // История становления советской социол. науки в 20-30-е гг. М., 1989; Никитина Н.Н. Философия культуры рус. позитивизма начала века. М.,1996; Bello R. The Systems Approach : A.Bogdanov and L. von Bertalanffy // Studies in Soviet Thought. 1985. Vol. 30. № 2; Zeieny М. Tectology // Intern. J. Gen. Systems. 1988. Vol. 14.№ 4; Плютто П.А. Вопросы философии и анализ эпохи в записных книжках А.А.Богданова // Australian Slavonic and East European Studies. 1994. Vol. 8.№ 1.

И.В. Кондаков


БОДИ-АРТ (body art — англ.: телесное искусство) — худож. направление, использующее в качестве “сырой реальности” тело, телесность, позу, жест — невербальный язык тела. Близок к поп-арту, обыгрывающему ар-тифактуальность бытовых предметов, а также к хэппенингу и перформансу с их публичной импровизационностью. Объектом Б.-а. служит как тело модели, так и его фотографии, муляжи. Композиции создаются по принципу живых картин. Философско-эстетич. специфика связана с повышенным интересом к пограничным экзистенциальным ситуациям: жизнь — смерть, Эрос — Танатос, сознание — бессознательное, искусство — неискусство. Другая доминанта — социальная, расовая, нац., сексуальная самоидентификация, фрейдистская символика, садомазохистские мотивы.

Боль, насилие, риск, телесные страдания — эпицентр творч. интересов: Ж. Пан (Франция) публично причиняет себе боль, К. Бёрден (США) побуждает своего друга выстрелить в него в выставочном зале, Р. Шварцкоглер (Австрия) по кусочку отрезает собственную плоть и умирает от потери крови, что запечатлевается на фотопленку. Эти темы обретают особую актуальность в 70-е гг., когда Б.-а. становится достоянием панк-культуры с ее пристальным вниманием к проблемам агрессии и саморазрушения. Тело как первичный объект собственности, право распоряжаться им, его жизнью и смертью, проблематика аутоназии и сексуальных домогательств, мотив тела-фетиша, тела-вещи — совр. концептуальные аспекты Б.-а. Последний существует также в феминистской модификации, интерпретируется сексуальными меньшинствами.

Б.-а. возникает в 1964 в Вене. Его первые манифестации — вызывающие нудистские акции Г. Брюса и опыты Р. Шварцкоглера, связанные с разл. возможностями языка тела. Их амер. последователи изучают взаимосвязи поэтич. и телесного языка (В. Аккончи), а также такие ракурсы телесности, как гримаса (Б. Ноумен), царапина (Д. Оппенгейм), порез (Л. Смит), укус (В. Аккончи). О теле как объекте и средстве искусства, его основе размышляют франц. теоретики и практики Б.-а. — М. Журниак (“Месса по телу”, “Договор о теле”), Д. Пан, У. Лути, Ф. Плюшар. В русле структуралистской традиции тело трактуется как знак, скольжение означаемого и означающего.

Б.-а. иронически обыгрывает дадаистские (см.: (Зада) традиции: человек-фонтан Б. Ноумена — парафраз дюшановского писсуара. В нем сильно игровое начало: композиции Л. Онтани копируют знаменитые картины; У. Лути, Ю. Клауке, Л. Кастелли обыгрывают возможности травестии и макияжа; Гильберт и Джордж предстают в виде живых скульптур.

Искусство постмодернизма прибегает к Б.-а как элементу инсталляций и перформансов.

Лит.: Pluchart F. L'Art corporel. P., 1974 (cat. d'expo.); Idem. L'Art corporel //Altitudes, 1975, № 18/20; Vergine L. II Corpo come linguaggio. Mil., 1974; Dorfles G. Le

86

Body Art. Mil., 1977; Groupes, mouvements, tendances de l'art contemporain depuis 1945. P., 1989.

H. Б. Маньковская


БОДРИЙЯР (Baudrillard) Жан (p. 1929) - франц. эстетик, культуролог и социолог. Преподает социологию в Париж, ун-те. Снискал себе несколько двусмысленные титулы мага постмодернистской сцены, гуру постмодерна, Уолта Диснея совр. метафизики, “меланхолич. Ницше”, подменившего сверхчеловека “смертью субъекта”. Именно “поп-философская”, мнимо-поверхностная рекламная упаковка концепции Б. обеспечила ей близость к постмодернистскому искусству и была более органично и непосредственно воспринята им, чем теор. опыт “париж. школы” (Ж. Деррида, Ж. Лакан, Ж. Делёз, Ж.-Ф. Лиотар, Ю. Кристева, Ц. Тодоров и др.). Постструктурализм и постфрейдизм этой школы мысли, несомненно, заложили философско-эстетич. основы постмодернизма, однако его худож. практика, возникшая и бурно развившаяся в США, долгое время оставалась без их теор. рассмотрения. “Модный”, “легкий” Б. со своей концепцией симулакра, обращенной непосредственно к новейшему искусству, отчасти заполнил эту лакуну.

Термином “симулакр” Б. оперирует с 1980, когда начинается постмодернистский этап его творчества, во многом подготовленный ранними трудами, посвященными своего рода социол. психоанализу вещей и об-ва потребления. Доминантой являлась роль культуры в повседневной жизни, вещь-знак. В духе леворадикального протеста Б. критикует эстетику об-ва потребления, чутко подмечая усталость от переизбытка — как в потреблении, так и в производстве вещей-объектов, доминирующих над субъектом. Предлагая семиологич. интерпретацию структуры повседневной жизни, он подразделяет вещи на функциональные (потребит, блага), нефункциональные (антиквариат, худож. коллекции) и метафункциональные (игрушки, роботы), подчеркивая, что новое поколение выбирает последние.

Симулакр — своего рода алиби, свидетельствующее о нехватке, дефиците натуры и культуры. Утрачивается принцип реальности вещи, его заменяют фетиш, сон, проект (хэппенинг, саморазрушающееся и концептуальное искусство). Нарциссизм вещной среды предстает симулакром утраченной мощи. Человек вкладывает в вещь то, чего ему не хватает. А так как пределов насыщения нет, культура постепенно подменяется идеей культуры, знаковой прорвой.

Сопоставляя классич. и постмодернистскую эстетику, Б. приходит к выводу об их принцип, различиях. Фундамент классич. эстетики как философии прекрасного составляют образованность, отражение реальности, глубинная подлинность, внутр. трансцендентность, иерархия ценностей, максимум их качеств, различий, субъект как источник творч. воображения. Постмодернизм, или эстетика симулакра, отличается внешней “сделанностью”, поверхностным конструированием непрозрачного, самоочевидного артефакта, лишенного отражательной функции; колич. критериями оценки;

антииерархичностью. В ее центре — объект, а не субъект, избыток вторичного, а не уникальность оригинального.

В трудах Б. 80-90-х гг. все явственнее звучит обеспокоенность, вызванная утратой искусством своей специфики, необратимой деконструкции худож. ткани, стереотипизацией симулакров. Характеризуя постмодернистский проект как тактику выживания среди обломков культуры, Б., критикует его инертность, нигилистичность, отсутствие теор. якоря.

В сложившихся обстоятельствах необходим выбор стратегии. Б. анализирует три стратегич. модели — банальную, иронич. и фатальную. Банальная линия связана со стремлением более умного субъекта контролировать объект, реально властвовать над ним — она ушла в прошлое. Иронич. позиция основана на мысленной власти субъекта над объектом. — она ирреальна, искусственна. Наиболее продуктивной Б. представляется фатальная стратегия, когда субъект признает дьявольскую гениальность объекта, превосходство его блестящего цинизма и переходит на сторону этого объекта, перенимая его хитрости и правила игры. Объект долго дразнил субъекта и, наконец, соблазнил его.

Порывая с классич. декартовской философией субъекта, Б. создает свой вариант неклассич. эстетич. теории, вдохновляясь патафизикой А. Жарри, абсурдизмом Э. Ионеско, идеями А. Батайя о творч. выходе Я за свои пределы.

Концепция Б. лишена хеппи-энда. Постмодернистская эстетика соблазна, избытка знаменует собой, по его мнению, триумф иллюзии над метафорой, чреватый энтропией культурной энергии. Полемизируя с М. Фуко, Р. Бартом, Ж. Лаканом, Ж. Деррида, Ж. Делёзом, Ж.-Ф. Лиотаром, Б. тем не менее остается в рамках постструктуралистской эстетики, хотя и вносит в нее такие новые понятия, как симулакр, соблазн, экстаз, ожирение и др. Он одним из первых почувствовал, что избыточность, “переполненность” постмодернистской эстетики являются, возможно, теми признаками адаптации эстетического к изменившимся условиям бытования культуры, которые дают дополнит, возможности ее выживания.

Эстетич. концепция Б. оказала влияние на худож. практику симулационизма (X. Стайнбах, Д. Куне) и феминизма (С. Шерман, Ш. Левин, Б. Крюгер).

Соч.: Le systeme des objets. P., 1968; La societe de consommation. Ses mythes. Ses structures. P., 1974; De la seduction. P., 1979; Simulacres et simulations. P., 1981; Les strategies fatales. P., 1986; Amerique. P., 1986; Cool Memories. 1980-1985. P., 1987; Система вещей. М., 1995.

Лит.: Kellner D. Jean Baudrillard. From Marxism to Postmodernism and Beyond. Stanford, 1989; Gils W.Y. van. Het obscene lot. Rotterdam, 1990.

Н.Б. Маньковская

87


БОЙМЛЕР (Baeumler, Baumler) Альфред (1887-1968) — нем. философ. Проф. в Дрездене (1928), Берлине (1933), директор Ин-та полит, педагогики. Науч. работы Б. (формально и содержательно не доведены до завершения) были посвящены истории нем. философ. мысли: предистории эстетики Канта, прежде всего осн. эстетич. и культурологич. категориям (вкус, остроумие и др.), начиная с раннего Просвещения; проблеме мифа в нем. культурной истории 18-19 вв., с особым подчеркиванием роли романтич. мыслителей в изучении и постижении мифа (Геррес, Крейцер, К.О. Мюллер и мн. др.) и, главное, центр, значения Бахофена. Как представитель духовно-истор. методологии, Б. развивался в направлении романтич. интуитивизма и мифотворчества (что Б. сам подверг частичной критике в послевоенное время); обобщая данные и тенденции ряда наук, В. утверждал основополагающее значение хтонич. культуры для истории культуры; ощущение бытийной праосновы жизни оказывается важнейшим и в истор. эпоху, что открывает путь к пониманию истории как слепого природного свершения. Построенные на недостаточно изученном и до сих пор материале, работы Б. остаются незаменимыми для истории философии и культуры. Б. издал также, с собств. введением, “Эстетику” Гегеля (в сокращении, 1922).

Соч.: Bachofen und Nietzsche. Z., 1929; Asthetik. M.; Oldenburg, 1934; Politik und Erziehung. В., 1937; 1943; Das mythische Weltalter. Munch., 1965.

А. В. Михайлов


БОНХЁФФЕР (Bonhoeffer) Дитрих (1906-1945) -нем. протестантский теолог, пастор, основоположник “безрелигиозного христианства”. Изучал теологию в Тюбингене, Риме и Берлине. В 1930 получил доцентуру в Берлине, которой был лишен в 1936 за антифашистскую деятельность. С 1938 Б. связан с участниками движения 20 июля, 5 апр. 1943 арестован, а 9 апр. 1945 повешен в концлагере Флюссенбург.

Жизнь и творч. путь Б. можно разделить на три периода: 1927-32 — период становления его философско-теор. и теол. воззрений; 1933-39 — активное участие в церковной борьбе и работа над книгами “Последователи” и “Совместная жизнь”; 1940 -45 — участие в антигитлеровском заговоре, работа над “Этикой”, арест, создание в тюрьме последней работы, изданной посмертно под названием “Сопротивление и покорность”.

В первый период Б. находился под влиянием Гарнака — известного представителя “либеральной теологии”. Уже в этот период проявляется стремление Б. представить религию вопросом чистой практики и рассмотреть ее социологически (функционально) как фактор упорядочения жизни. В дис. “Действие и бытие” он пытается решить проблему бытия при помощи социол. категории личности, к-рая есть синтез “действия” и “бытия”. Для этой работы характерна тенденция протестантизма повернуть религию от “потустороннего” мира к “посюстороннему” и истолковать ее как носителя истинно человеч. нравств. ценностей; она получила развитие во второй период творч. и практич. деятельности Б. В 1934 от церкви “Нем. христиане”, поддержавшей национал-социалистов, откололась “Исповедующая церковь”. В числе ее сторонников К. Барт, Нимеллер, Б. В новой церкви ее организаторы видели церковь ответственных действий. Начавшаяся церковная борьба нашла отражение в работе “Последователи”, в ней Б. сформулировал положение о “дешевой” и “дорогой” милости. “Дешевая милость” — милость, к-рую мир находит в церкви для прикрытия своих грехов, она означает оправдание не греха, а грешника. Безмерное увлечение дешевой милостью приводит Б. в ужас. “Дорогая милость” заключается в поведении человека, следующего за Иисусом Христом, исполненного чувства долга и ответственности.

Третий период жизни и творчества Б. связан с его участием в движении 20 июля и теор. работой над “Этикой” (1940-43). Противоречивость движения и всей практики политической борьбы сказалась и на их теор. осмыслении. “Этика” носит фрагментарный характер. В ней воплотилось движение от церковной этики послушания, выразившейся в “Последователях”, к “христ. этике”, т.е. такой этике, в к-рой деяния Христа рассматриваются как образец разумных и ответственных действий для христиан и нехристиан.

Наибольший интерес вызывает последняя работа Б. “Сопротивление и покорность”, составленная из писем, написанных из тюрьмы Берлин-Тегель (с 5 апр. 1943 по 8 окт. 1944), а позднее из тюрьмы на Принц Альбрехт -штрассе, где Б. содержался в строжайших условиях цензуры до февраля 1945.

Именно в письмах Б. формулирует свою концепцию взаимоотношения мира и Бога — одну из самых парадоксальных идей нашего столетия, к к-рой он последовательно шел, переосмыслив критику религии К. Барта, “демифологизацию” христианства Булыпмана и пересмотр самого понятия “трансцендентное” (Тиллих).

Свою концепцию Б. обосновывает путем критич. анализа представления о Боге. Еще в работе “Действие и бытие” Б. пересматривает традиц. представление о Боге как о трансцендентном существе, пытается вскрыть причины, породившие религ. представления о Боге, к-рые не удовлетворяют сознание совр. человека, ставшего “совершеннолетним”. В “Этике” (раздел “Наследие и упадок”) Б. близок к пониманию совр. мира, к-рое в письмах будет сформулировано как проблема “совершеннолетнего мира” (письмо от 30 апр. 1944).

Б. считает, что религ. понимание Бога изжило себя. Рабочая гипотеза “Бог” не нужна больше миру, ставшему совершеннолетним. “Совершеннолетний мир” — это человеч. автономия, заключающаяся в том открытии законов, по к-рьш мир живет и обходится собств. силами в научной, обществ, и гос. областях, искусстве, этике, религии. Это совершеннолетие не индивидуальное, а общественное, оно характеризует состояние об-ва в целом. Навязывать совершеннолетнему миру Бога означает возврат в средневековье, в мир детства.

88

Провозгласив совершеннолетие мира, Б. формулирует свой парадоксальный тезис: “совершеннолетний мир является безбожным, и поэтому он ближе к Богу, чем несовершеннолетний мир”. Он устраняет религ. (“фальшивое”) понимание Бога только с одной целью — обосновать свое, “нерелиг.” понимание Бога, что в совр. мире оказывается невозможным без нового понимания религии. Б. апеллирует не к потустороннему Богу, а к “посюстороннему”. Бог для него не наивысшее, трансцендентное существо, а сама действительность. Если в религии человек трансцендирует границы этого мира, создавая себе Бога в потустороннем мире, то в христианстве Бог трансцендирует границы этого мира тем, что он сам в него входит и становится человеком — Иисусом Христом. Иисус Христос — то звено, к-рое соединяет мир Бога и мир человека. Он человеко-бог, реальная личность и должен служить людям в качестве нравств. идеала.

В таком понимании христианство лишается своего ре-лиг. содержания, утрачивает “божественное”. Не Бог, а ближний выступает для христианина как трансцендентное. Отношение “Бог — человек” в рамках “безрелиг. христианства” заменяется отношением “человек — человек”.

Идеи безрелиг. христианства и совершеннолетнего мира для Б. суть теор. обоснование ответственности христиан за судьбы мира, за собств. судьбу. Проблему ответственности он развивал и в “Этике”, и в письмах из тюрьмы. Не случайно они вышли под заглавием “Сопротивление и покорность”. Б. подчеркивает, что ответственность каждого человека за судьбы других людей и истории предполагает не столько послушание и покорность, сколько сопротивление, активную деятельность. Он доказывает, что христианин не может в покорности или набожном мироотречении устраняться от ответственности за дальнейшую жизнь, за строительство нового общества, за будущие поколения. Через Иисуса Христа “вся наша жизнь предназначена к ответственности”.

Б. считает, что ответствен и отд. человек, и церковь, к-рая не сумела понять свое место, допустила произвол и насилие под прикрытием имени Христа. Он гневно обличает позицию церкви по отношению к национал-социалистам. Пассивно взирая на уничтожение, она не подняла своего голоса, не нашла выхода, чтобы прийти с помощью, церковь должна признаться в своем пассивном отношении к грабежу, в том, что жизнь многих людей по ее вине была уничтожена. Нужно понять, что есть зло, чтобы не стать инструментом в руках других, — этот призыв проходит через всю “Этику” и “Письма из тюрьмы”. Признавая достижения этич. мысли Просвещения в их обращении к человеку вообще, независимо от его социального положения, он критикует эту т.зр. за абстрактность, нежелание считаться с тем фактом, что в этич. ответственности нет равенства, ибо кому больше дано, с того больше и спросится. Полномочия, а следовательно, и мера ответственности определяются не на основе субъективных успехов, а на основе объективного положения в мире.

Понятие ответственности невозможно определить без понятия свободы. Свободная ответственность выступает в любой встрече с другим человеком. Ответственность Б. понимает как свободный риск, ибо человек действует свободно, исходя не из закона, не из “безупречной мотивировки”, не из логичности задуманного... Свободный поступок осознается как поступок Бога, риск как божеств, необходимость.

“Безрелигиозное христианство” — “теология культуры” современного мира, а проповедь этих идей в условиях фашистской Германии — гражданский подвиг автора. Суть “безрелиг. христианства” Б. заключается в требовании к каждому человеку следовать принципам христианской этики.

Соч.: Akt und Sein. Munch., 1956; Ethik. Munch., 1963; Widerstand und Ergebung. В., 1977; Сопротивление и покорность// ВФ. 1989. № 10, 11.

Лит.: Bethge E. Dietrich Bonhoeffer. Theologe, Christ, Zeitgenosse. Munch., 1967.

H.A. Минкина


БРОДЕЛЬ (Braudel) Фернан (1902-1985) - франц. историк. Окончил Сорбонну (Париж, ун-т); с нач. 20-х до сер. 30-х гг. преподавал в лицеях в Алжире, с 1938 — в Практич. школе высших исследований в Париже. В 1932 познакомился с Л. Февром, к-рый оказал на Б. большое влияние. В сер. 30-х гг. приступает к работе над дис. “Филипп II, Испания и Средиземноморье”, привлекая огромный материал, в т.ч. архивный. С нач. Второй мир. войны в действующей армии, в 1940-45 в нем. плену. Находясь в лагере для военнопленных (с 1943 — в лагере строгого режима), лишенный библиотек и архивов, по памяти пишет книгу “Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II” (в 1947 защищена в качестве дис., в 1949 вышла в свет). Встреченная с огромным энтузиазмом, эта книга открыла Б. путь в большую науку. В 1949 Б. становится проф. и зав. кафедрой совр. цивилизации в Коллеж де Франс, в 1956, после смерти Февра, — гл. редактором “Анналов” (членом редколлегии Б. стал еще в 1946 по рекомендации Февра) и президентом VI секции (социальные и экон. науки) Практич. школы высших исследований. В 1962 основывает Дом наук о человеке и становится его гл. администратором. В 1958 выходит его основополагающая методол. статья “История и социальные науки: время большой длительности” (работы Б. методол. характера представлены в сб. “Труды по истории”, 1969). В 1979 появляется капитальный трехтомный труд (первый вариант 1-го тома вышел в 1967) “Материальная цивилизация, экономика и капитализм (XV-XV1II вв.)”. В 1970 Б., ввиду разногласий с ведущими сотрудниками “Анналов” уходит с поста гл. редактора и, формально оставаясь членом нового коллективного руководства журнала, порывает с ним связи, сосредоточившись на руководстве Домом наук

89

о человеке. В конце жизни Б. работает над многотомным исследованием “Самобытность Франции” (не завершено; первые два тома вышли посмертно в 1986).

Б. — приверженец т.н. “глобальной истории”. “Глобальное об-во” он делит на системы — экон., социальную, полит., культурную, каждая из к-рых, в свою очередь, разделяется на множество подсистем. Для полного описания “глобального об-ва” необходимо учитывать разные темпы изменений в разных системах. Б., вслед за франц. социологом Ж. Гурвичем и, опираясь на нек-рые идеи М. Блока, предлагает выделить три временных ритма: время большой длительности (longue duree) — время геогр., материальных и ментальных структур, “квазинеподвижное”, в к-ром перемены не ощущаются; время средней длительности — время конъюнктур, циклов, исчисляемых десятилетиями; краткое время — время событий.

Признавая, что “тотальное” описание возможно лишь при учете всех систем “глобального об-ва” и всех временных циклов, Б. сосредоточивает свое внимание на экон. и материальной жизни и, отсюда, на “времени большой длительности”. Полит., событийная история, к-рую и так не слишком жаловали представители Школы “Анналов”, не находит себе места на страницах трудов Б. В фокусе его “Средиземноморья...” находится не политика Филиппа II, а сам этот регион, его геогр. особенности, материальная жизнь, экономика и т.п. Осн. причины истор. перемен лежат, по мнению Б., во “времени большой длительности”; истор. перемены свершаются медленно, незаметно для людей и помимо их воли.

Труды Б. вызвали огромный резонанс в науч. мире, его идеи “longe duree” вдохновили многих последователей, интерес к повседневной жизни стимулировал множество исследователей в этой области. Но, одновременно, как в рамках Школы “Анналов”, так и вне ее, многие положения Б. вызвали возражения. Б. упрекали в том, что он не рассматривает культуру (в “Средиземноморье...”, посвященном 16 в., почти ничего не говорится о Ренессансе), истор. события и, главное, человека. По мнению критиков Б., элиминирование человека оборачивается антропоморфизацией природных и социальных условий: в указанной книге о Средиземноморье оно само выступает как действующий субъект; “время большой длительности” из исследоват. приема превращается в реальную самостоят, анонимную движущую силу истории. Люди не столько авторы, сколько актеры драмы истории.

Соч.: La Mediterranee et le monde mediterraneen a 1'epoque de Philippe 11. P., 1949 (4 ed. V. 1-2. 1979); Ecrits sur 1'histoire. P., 1969; L'identite de la France: Espace et histoire. P., 1986; L'identite de la France: Les Hommes et les Choses. Pt. 1-2. P., 1986; История и общественные науки. Истор. длительность // Философия и методология истории. М., 1977; Свидетельство историка // Франц. ежегодник. 1982. М., 1984; Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 1-3. М., 1986-92; Динамика капитализма. Смоленск, 1993; Что такое Франция? Кн. 1-2. Ч. 1. М., 1994-95.

Лит.: Соколова М.Н. Истор. теория Фернана Броде-ля // Франц. ежегодник. 1972. М., 1974; Февр Л. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II // Февр Л. Бои за историю. М., 1991; Гуревич А.Я. Истор. синтез и школа “Анналов”. М., 1993; Lire Braudel. P., 1988.

А.Я. Гуревич, Д.Э. Харитоновым


БУБЕР (Buber) Мартин (Мардохай) (1878-1965) -евр. религ. мыслитель, писатель, философ-экзистенциалист. Учился в гимназии во Львове, а затем в ун-тах Вены, Лейпцига, Цюриха, Берлина. Защитил дис. по истории христ. мистики эпохи Возрождения и Реформации. В 1923 опубликована книга “Я и Ты”, принесшая ему мировую славу. В 1924-33 проф. философии иудаизма и этики в ун-те Франкфурта-на-Майне. В 1933 эмигрировал из Германии в Швейцарию, затем в Палестину. С 1938 — проф. социальной философии в Иерусалим, ун-те. После Второй мир. войны выезжал с лекциями в США, ФРГ. В 1960-62 Б. стал президентом Израильской академии наук. В 1963 в Амстердаме ему была вручена Эразмовская премия.

Значит, влияние на Б. оказали Ницше, Зиммель, Дильтей, Кьеркегор, Ф. Розенцвейг, Шестов.

Философия Б. получила название “диалогической”. Согласно Б., филос. проблемы возникают только тогда, когда люди размышляют о “реальных вопросах”, к-рые затрагивают все существо человека. Философия Б. окрашена в экзистенциалистские тона; ее центр, идея — бытие как “диалог” (между Богом и человеком, между человеком и миром и т.д.). “Диалогич.” дух, противостоящий греч. “монологизму”, Б. искал в библейском миропонимании. Особое внимание уделил пантеистич. тенденциям хасидизма. Б. раскрыл миру творч. силу и духовную глубину, к-рые характеризовали это течение в его лучшие годы (1750-1825). В противоположность религиям, утверждающим непроходимую пропасть между нашим и потусторонним миром, хасидизм настаивает, что подлинное благочестие предполагает горячую и пылкую радость жизни “здесь и теперь”. Хасидизм утверждает органич. связь праведников и людей простой веры, важность телесной природы человека, наряду с духовной. “Встречайте мир полнотой своего бытия и вы встретите Его. Он сам примет из ваших рук то, что вы должны дать миру”, — пишет Б.

Исходное положение диалогич. философии Б. -представление об изначальной двойственности, укорененной в самом основании сущего: “В Начале есть Отношение”. При этом понятие “отношения” Б. употребляет не в психол. смысле: это не установка и не позиция, к-рая всегда выступает уже как рез-т, а обоюдное “соотнесение (Haltung) человека с его “пред-стоящим” (Gegeniiber) — будь то другой чело-

90

век, явление природы (как органич., так и неорганич.) или духовная сущность. Соотнесенность также носит двойств, характер в силу того, что человеку присуща способность задавать способ существования как мира в целом, так и себя в нем. Б. связывает эту способность с изречением “осн. слов” — Я-Ты и Я-Оно, к-рые “полагают существование”. Изречение осн. слова Я-Оно помещает человека в мир “ставшего”, где он — “вещь среди вещей” и один из бесчисл. множества отчужденных друг от друга индивидов. Поскольку здесь нет взаимности, то нет и подлинного отношения. Способ существования в мире Оно предполагает его многообразное “использование” и ориентированное на зримый и конкр. результат “приобретение опыта”, к-рый, в понимании Б., имеет негативное значение и относится лишь к объективирующему знанию. В мире Оно безгранично господствует необходимость и нет места свободе. Поскольку человек несвободен, он не способен к творч. деянию и обречен на пассивность. Он не знает “действит.” жизни, к-рая “проживается в “чистом настоящем” и осуществляется во “встрече” с Ты: он не причастен Духу, поскольку Дух не заключен в его Я, как в темнице, Дух — между Я и Ты, он есть ответ человека своему Ты; он закрыт для Любви, к-рая есть ответственность Я за Ты. Погруженность в “одиночество замкнутой самости” делает человека нечувствительным и к присутствию “Вечного Ты”, т.е. Бога. Напротив, говоря “Я-Ты”, человек освобождается от плена причинно-следств. связей и “претворяет в действительность Свободу”, т.е. свободно избирает то, к чему предназначен. Так происходит встреча с судьбой. У того же, кто живет в мире Оно, нет судьбы, поскольку он не знает своего предназначения и избегает риска и ответственности, неизбежно связанных с выбором и принятием решения. По мысли Б., судьба не ограничивает свободу человека, а дополняет ее: Свобода и Судьба “объемлют друг друга, образуя Смысл”. Этот последний невозможно отобразить и истолковать, но он есть нечто несомненное для человека, к-рый встал “пред Лицом” и в каждом Ты прозревает “Вечное Ты”. “Возвышенная печаль нашей судьбы” состоит в том, что “встречи” с Ты носят исключит, характер и не могут служить прочным фундаментом для устройства и сохранения жизни. Делая человека сопричастным Вечности, “встречи” с Ты не поддаются объяснению и формальному упорядочению, из них невозможно извлечь никакой “пользы”, они ставят под угрозу само существование человека в этом мире, т.к. ослабляют все его устоявшиеся и проверенные связи. Но если каждое Ты обречено на то, чтобы стать Оно, когда отношение исчерпано, то и каждое Оно, “воспламененное” сущностным актом Духа, может войти в действительность отношения и стать Ты. Поэтому, по мысли Б., существование мира Оно все же не лишено смысла. Тем не менее Оно являет собой постоянную угрозу для Ты, ибо мир Оно неуклонно разрастается. Согласно Б., история свидетельствует о том, что у каждой культуры мир Оно полнее, чем у предшествующей. Исток и начало всякой культуры — наипервейшее “вхождение в отношение”, “событие-встреча”, к-рая определяет весь дальнейший ход ее развития, но если это отношение периодически не возобновляется, то культура со временем застывает и живые свидетельства ее сущностной связи с Ты покрываются “коркой вещности”, превращаясь в мир Оно. Розенцвейг, вместе с Б. переводивший Пятикнижие на нем. яз., критиковал Б. за резкое противопоставление Ты и Оно, поскольку отрицание мира Оно фактически ведет к отрицанию ценностей чело-веч. культуры. Однако Б. отнюдь не считал Оно лишь неизбежным злом. Напротив, он утверждал, что человек не может жить без Оно, “но тот, кто живет лишь с Оно, тот не человек”. В этом мире бытие человека, к-рый “знает присутствие Ты”, есть “парение между Ты и Оно”, однако это не становится для него причиной внутреннего конфликта. Человек, к-рый однажды “встал пред Лицом” своего Ты, далек от переживания трагич. раздвоенности. Смысл и предназначение своей жизни он видит в том, чтобы, покидая мир отношения, неизменно возвращаться в мир Оно, неся с собой “искру” Духа, к-рая некогда вновь “воспламенит” застывшую данность феноменального мира.

Соч.: Ich und Du. Lpz., 1923; Rede liber das Erzieherische. В., 1926; Bildung und Weltanschauung. В., 1935; Das Problem des Menschen. Hdlb., 1948; Der Glaube der Prophe-ten. 1950; Zwei Glaubensweisen. Z., 1950; Zwischen Gesell-schaft und Staat. Hdlb., 1952; Bilder von Gut und Bose. Кош, 1952; Gog und Magog. Fr./M., 1957; Bucherund Menschen. St. Gallen, 1952; Der Mensch und sein Gebild. Hdlb., 1955;

Избр. произведения. Иерусалим, 1989; Два образа веры. М., 1995; Хасидские предания. М., 1997.

Лит.: Balthasar H.U.v.. Einsame Zwiesprache: М. Buber und das Christentum. Koln, 1958; Schaeder G. М. Buber: Hebraischer Humanismus. Gottingen, 1966; The Philosophy of М. Buber. L., 1967; Diamond M.L. М. Buber: Jewish Existentialist. N.Y.; Evanston, 1968; Col-in М., Buber R. Martin Buber, a Bibliography of his Writings: 1897-1978. lerusalem; Munch., etc., 1980; Friedman М. М. Buber's Life and Work: the early Years 1878-1923. L., 1982; Israel J. Martin Buber. Stockholm, 1992.

Г. С. Померанц, В. В. Рынкевич


БУЛГАКОВ Сергей Николаевич (1871-1944) - обществ. деятель, философ, богослов, экономист. Образование получил в Ливенском духовном училище. Орловской духовной семинарии, Елецкой гимназии и на юрид. ф-те Моск. ун-та, к-рый окончил в 1896. В 1901-06 — проф. полит, экономии Киев. политехн. ин-та и приват-доцент Киев. ун-та; в 1906-18 — приват-доцент полит, экономии Моск. ун-та и проф. политэкономии Моск. коммерч. ин-та; в 1912 защитил докт. дис. “Философия хозяйства”; в 1918 принял сан священника; в

91

кон. 1922 выслан из Советской России; в 1923-25 — проф. церковного права и богословия на юрид. ф-те Рус. научного ин-та в Праге; с 1925 до конца жизни — проф. богословия и декан православного богословского ин-та в Париже, один из идеологов Рус. Христ. студенч. движения — обновленческого движения в православной церкви за рубежом.

Отталкиваясь от идеи Софии, выдвинутой Вл. Соловьевым, и в отличие от преобладавшего в православии взгляда на Софию как “мудрость” Христа, т.е. второго лица Троицы, Б. развил концепцию, согласно к-рой София — это не просто идеальное представление, лишенное бытия, она есть личность, субъект, четвертая ипостась по отношению к Троице, но не есть Бог и не участвует в жизни божественной; София — это мировая душа, и в этом качестве является посредником между трансцендентным Богом и миром. Она правит миром как провидение. Человек выступает как око мировой души, он имеет в себе нечто (“луч”) от божественной Софии, так что в этом смысле софиология становится также учением о человечестве. Софиология Б. вызвала резкие и многолетние споры в православной церкви. В 1924 ее осудил как ересь глава “карловацкой церкви” митр. Антоний Храповицкий, а в 1935 — архиерейский собор той же “карловацкой церкви” и моек. патриархия в лице митр. Сергия. В защиту Б. выступило большинство совещания епископов православной церкви в Зап. Европе, в частности Г. Федотов, Вышеславцев, Зеньковский, В. Ильин. Не соглашаясь с Б. по существу проблемы, Бердяев отстаивал вместе с др. защитниками Б. право на свободу богословского исследования; в целом спор о софиологии вышел далеко за пределы богословия, затронув узловые проблемы православной культуры.

Наряду с учением о Софии, другими направлением развития православного богословия Б. считал учение об имени Божием (“имяславие”), согласно к-рому имя Вожие — это не просто человеч. средство для выражения мысли, оно входит в сферу божества как его энергия, оно божественно, призывание имени Божьего в молитве есть уже причащение божества. Б. подчеркивал, что концепция имяславия не означает, что Бог есть самое имя, и это разводило его с ортодоксальным богословием.

Б. — обновленец также в экклесиологии (т.е. в учении о церкви); он ратовал за демократизацию церкви в сфере управления, полагая, что церковь как об-во есть прежде всего коллектив, не отличающийся в этом отношении от др. форм обществ, жизни, соборность — это не только жизнь в Духе Св., но некая церковная коллективность.

Антропология Б. в наибольшей степени отражает одну из важных составляющих его общемировоззренч. и филос. концепции — идею всеединства. Человек есть часть природы, даже до нек-рой степени ее продукт; вместе с тем он носит в себе образ идеального всеединства: в нем потенциально заложено самосознание всей природы. В этом человеч. самосознании проявляется София, мировая душа, идеальный центр мира и в этом смысле природа является человекообразной, а человек в свою очередь потенциально носит в себе всю Вселенную.

Пока Б. придерживался идеи принципиального различия между филос. и религ. творчеством, свою философию он отделял от “канона философии”, доказывал, что христ. философия — не философична, а полемична и прагматична, что она квази-филос. средствами стремится не к филос., а к религиозно-прагматич. цели; ре-лиг. философия — это вольное художество на религ. мотивы: теогония и теофания, тварность мира, софийность твари, природа зла, образ Божий в человеке, грехопадение, спасение падшего человека и т.д. Ко времени написания труда “Трагедия философии” (1920-21) грань между религ. и теор. философией у Б. почти исчезла. Он пришел к выводу, что всякая философия должна быть построена на почве религ. созерцания и откровения, должна возвратиться к религ. мифу и догмату.

Уже тот факт, что в сформулированной Б. в нач. 20 в. программе из четырех пунктов отд. позицию занимал “культурный ренессанс”, говорит об особой значимости этой проблемы во всем творчестве рус. мыслителя. Как ни в какой другой сфере эта мысль здесь проявилась при всех его колебаниях между западничеством и славянофильством, либерализмом и консерватизмом, новаторством и традиционализмом; либерально-обновленческая равнодействующая делает из Б. крупного деятеля рус. культуры 20 в., правда, культуртрегера, по преимуществу действовавшего в рамках религ. форм обществ, сознания, чуть правее центра спектра рос. обществ. направлений этого века.

Занимавший в начале своей деятельности позиции либерала-западника, Б. в высокой степени положительно относился тогда к европ. культуре, культуре, по его словам, “высшей”, с необычайными, небывалыми рез-тами развития. Густоту населения он считал субстратом культуры и поэтому даже болезненный процесс перенаселения в период первонач. предкапиталистич. накопления квалифицировал как прогрессивный процесс создания зап. цивилизации, как необходимую цену за блеск этой цивилизации. Одну из важнейших и труднейших задач, к-рые 19 в. оставил 20 в., Б. усматривал в устранении пропасти между городом и деревней, полагая, что культурный уровень в деревне должен быть создан, а не завоеван в социальной борьбе.

На рубеже 19-20 вв. взгляды Б. на культуру вообще, на западную в первую очередь (“Запад” он понимал в культурно-истор. смысле известного единства культуры, включая в него Европу и Сев. Америку), существенно меняются. Это не было глубочайшим разочарованием во всем зап.-европ. укладе, как представляют нек-рые авторы; это было охлаждение к Западу, правда, значительное. Европ. культура — дорогой покойник; зап. цивилизация — не единственно возможный путь развития; Запад — не земной рай и не идеал, но истор. факт не только со светлыми, но и темными сторонами — такими и аналогичными мыс-

92

лями Б. выражает свое двойственное отношение к зап. культуре. В основу этой двойственности легло представление о взаимообусловленности и вместе с тем антагонизме между материальной и духовной цивилизацией Запада. Нации, усвоившие только внешнюю культуру, не имеют еще права на имя культурных гос-в. В сфере же духовной культуры зап. цивилизация далека от совершенства. В новой Европе Б. не нравились теперь также ее “культурное эпикурейство” и ее “комфорт жизни”. Двойственное отношение к европ. культуре Б. выражал также в призыве бороться “за более углубленное, исторически сознат. западничество”, в содержание к-рого входило признание культурной мощи Запада, зап. школы техники жизни (или материальной стороны культурной жизни цивилизации) Запада как хранилища общечеловеч. сокровищ духа, наук и искусств и как полит, знамени. В отличие от славянофилов Б. исключил из понятия “народная самобытность” полит, и экон. институты, полагая, что, напр., железные дороги и банки космополитичны как основа правового гос-ва и поэтому в отношении учений совр. демократии, правового гос-ва, др. полит, и экон. форм Запад остается для России школой.

Культурологич. позиция Б. предопределялась в нач. 20 в. не только двойственным отношением к зап. культуре, но и его критикой всего истор. христианства, православия в особенности. Б. вознамерился преодолеть утвердившееся в совр. церковном сознании представление, что в культуре царит темнота, сатанинское начало, что культура — это дело языческое, а не христианское. Соединить культурность и церковность, создать подлинно христианскую церковную культуру и тем самым возбудить жизнь в церкви — такие задачи ставил Б. в начале 20 в. перед церковью и человечеством. Отказавшись рассматривать гуманистически-ренессансную культуру высшим продуктом истории за ее “внерелигиозность”, “разрозненность”, “беспочвенность”, Б. провозгласил идею синтеза ср. веков и Нового времени, чтобы былая церковь-храм превратилась бы в церковь-человечество, церковь-культуру, церковь-общественность.

Другая, не менее важная, связанная с первой, установка Б. — на обновление и подъем рус. нац. культуры. Первоначально рус. мыслитель исходил из мысли о “культуроотсталом” рус. об-ве и о неблагополучии в культурной ситуации и справа, и слева от него. Он выражал недовольство не только культурной политикой самодержавия и официальной церкви, но и позицией чрезмерно расширительно толкуемого славянофильства (к славянофилам он неправомерно относил, напр., Каткова и Леонтьева), упрекая его за фальшивую идеализацию действительности, склонность к нац. самопревознесению, к национализму и полит, романтизму. Слева Б. усматривал культурное огрубление, в лучшем случае застой в таких “антикультурных” направлениях, как теории материализма и позитивизма, гонения на идеалистич. философию. Объектом критики стал у Б. также “космополитич. марксизм”.

С 1910 Б. отсчитывает новую эпоху в своем культурном самосознании, заявив, что перед ним снова возникла, в новой форме, антиномия славянофильства и западничества. Теперь западничество ему представлялось как духовная капитуляция перед культурно сильнейшим. Гл. темами размышлений Б. стали культурная самобытность рус. народа, углубленное самосознание рус. культуры, подъем “культурного патриотизма” и ослабление “реакционного”, “воинствующего”, “полит.” национализма. Не признавая существования классовых культур, Б. настаивает на идее культуры национальной, на том, что индивиды участвуют в общекультурной работе человечества только как члены нации. Проблемой для него становится не существование национального рядом с общечеловеческим, а возможность общечеловеческого в национальном, всеобщего в конкретном.

По собств. поздней самооценке Б. с началом Первой мир. войны готов быть вовсю славянофильствовать. Действительно, в это время он высказал немало идей квазиславянофильского толка, “выявив” множество пороков новоевроп. культуры: обмирщение, обмещанивание, угрожающе высокая цивилизованность, гипер-культурность; отход от церкви в общей секуляризации, рационализации и механизировании жизни; внерелиг. гуманизм и протестантизм; отвлеченное просветительство, эгоцентризм, теор. и практич. материализм; феноменализм, юридизм и экономизм как общая основа зап.-европ. жизни; торжество панметодизма и рассудочности; хозяйств, жизнь как воплощение экон. материализма с аморальной моралью интересов; к порочным чертам новоевроп. цивилизации Б. относил также капитализм и его “неизбежную тень” — социализм как социол. проекцию общего духа новоевроп. рационализма.

Разделяя предрассудки теории “Москва — третий Рим”, Б. поддерживал империалистич. притязания “на царственный град Константина” во имя “нововизант., русско-православной” культуры христ. Востока. Отдавая дань нац. чванству, он предрекал наступление рус. эпохи мировой истории, акцентировал глубочайшее духовное различие между Россией и Зап. Европой и даже утверждал, что по культурному своему наследию Россия богаче Запада, наследовавшего эллинство лишь косвенным путем: однако Россия оказалась не на высоте своего культурного призвания — быть творч. продолжателем эллинизма.

Однако даже в Первую мир. войну Б. дистанцировался от антизападнич. крайностей славянофилов, от их соблазна идеализации допетровской Руси и их чрезмерного противопоставления России и Европы; он продолжал предостерегать от кичливости и “духовно-убогого самопревознесения и самодовольства” в вопросе о нац. избрании и предназначении рус. народа. Европа, писал он, исторически немолода, но это не значит, что она лишена жизненных сил продолжать свой путь, что она не породит еще пышных цветов своей культурной утонченности. Отвергая “западничество идолопоклонническое”, Б. ратовал за западничество “реально-историческое”, продолжал признавать частичную правоту рус. за-

93

падничества, духовным отцом к-рого по-прежнему называл Петра Великого.

Потрясения, вызванные революцией 1917 в России и расколами в православной церкви, побудили Б. пристальнее заняться проблемами культуры. Высказывания о чуть ли не чисто богословском характере деятельности Б. в 20-30-е гг. не соответствуют действительности. С 1910-х гг. Б. пользовался понятием “философия культуры”, и это понятие отражает и характер его культурологич. концепции последних двух с лишним десятилетий его жизни, хотя эта концепция тесно связана также и с богословием: в мае 1930 на съезде православной культуры Б. произнес речь, опубликованную под названием “Догматич. обоснование культуры”.

В нач. 20-х гг. умонастроение Б. существенно изменилось: он стал сожалеть о своей прежней борьбе с Западом, о том, что всю свою сознат. жизнь провел в отъединении от зап. христианства. Истор. путь России предстал ему как трагедия культурного одиночества, культурной изоляции, замкнутости, к-рую необходимо преодолеть. И мировая культурная ситуация Б. никак не удовлетворяла. Секуляризированная культура виделась в обличий врага христианства. В гуманистич. “обезображенной” культуре на первом плане выступала языч. пошлость, падение — ниже человека, и лишь на втором — ее религ. потенции. Культура вступила в глубокое противоречие с цивилизацией. По-прежнему Б. был уверен, что во всем христианстве еще недостаточно развито сознание культуры, хотя обозначился поворот в эту сторону. Как и раньше, Б. упрекал аскетич. христианство, к-рое лишь “попускает” культурное делание, но не связывает его со спасением человека; протестантизм стремится спасти культуру от цивилизации, но это ему не удается, он остается во власти секуляризации; не принимает Б. и католич. соподчинение культуры и цивилизации; истинен только православный путь свободного творчества, путь культурного возрождения. Как один из идеологов рус. студенч. христ. движения Б. резко противопоставлял свою культурологич. концепцию также большевикам в России, к-рые, осуществив свои идеалы цивилизации, вернули бы человека в допотопные времена. В эмиграц. период культурологич. концепция Б., до сих пор мало систематизированная, приобретает целостный вид: культура происходит из религ. культа, имеет теургич. и мистериальный характер; где есть религ. напряженность, там проявляется культурная жизнь. Культура — творч. делание человека в мире, укрепленное божеств. силой. В дальнейшем происходит обмирщение культуры, ее секуляризация, культура отделяется от церкви и последняя становится лишь одной из многих ветвей культуры. В Библии намечены два пути — путь культуры, путь творчества, “путь народа Божия”, и путь цивилизации (приспособления к природной жизни) — “путь рабства, путь Каина и каинитов, ковачей и изобретателей орудий”. Абсолютной культуры и абсолютной цивилизации нет, потому что человек не может быть до конца ни творцом, ни рабом. Утопично и неблагочестиво думать, что можно освободиться от гнета цивилизации и превратить жизнь в “культ-культуру”. Но человек должен идти по этому пути, завоевывая все новые и новые области. Уверенный, что путь культурного делания есть и путь спасения, что задача культуры — это дело “богочеловечества”, т.е. очеловечения мира и обожения человека, Б. призывал религ. вождей вооружиться всем оружием совр. культуры, стать на высоту всех совр. исканий мысли, всех достижений человеч. творчества. Религ. преодоление секуляризации, “оцерковление” культуры Б. называл иногда осн. вопр. христ. жизни. В последних работах он проводил мысль, что православие содержит в себе силу творч. культуры, к-рую она может передать своим сынам. С др. стороны, он был уверен, что и к религии приходят “из Афин”, что внутр. развитие культуры науки, искусства приводит к религ. самоопределению.

Б. надеялся принести в Россию свою идеологию, передать ее грядущему поколению, призывал своих единомышленников вернуться на Родину новыми людьми, людьми мысли, познания, науки и веры, не отказавшимися от высших культурных запросов. Его надеждам не суждено было сбыться. Но для нек-рого слоя религ. общественности совр. России идеология Б. может стать переходной формой к более развитому мировоззрению. Фактически Б. — один из предтеч тех либеральных сил в совр. рус. церкви, к-рые противостоят получившему в ней, увы, широкое распространение авторитаризму, клерикализму, обскурантизму, национализму и антиинтеллектуализму.

Соч.: Основные проблемы теории прогресса // Проблемы идеализма. М., 1902; Иван Карамазов (в романе Достоевского “Братья Карамазовы”) как филос. тип. // Вопросы философии и психологии. 1902. Кн. 61; О реалистич. мировоззрении // Там же. 1904. Кн. 73; Религия человекобожия у Л. Фейербаха // Вопросы жизни. 1905. № 10/11, 12; Церковь и культура // Вопр. религии. Религиозно-обществ. б-ка. 1906. № 1; Ср.-век. идеал и новейшая культура // Рус. мысль. 1907. № 1; Церковь и культура // Вопр. философии и психологии. 1910. Кн. 103; Два града: Исследование о природе обществ, идеалов. Т. 1-2. М., 1911; Тихие думы. Из статей 1911-15 гг. М., 1918; Об особом религ. призвании нашего времени. Прага, 1923; Христ. социология. Париж, 1928; Философия имени. Париж, 1953; Православие: Очерки учения православной церкви. Париж, 1965; Христ. социализм. Новосибирск. 1991; Соч. Т. 1-2. М., 1993; Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М., 1994; Die Tragodie der Philosophie. Darmstadt, 1927.

Лит.: Антонов Н.Р. Сергей Николаевич Булгаков и его религиозно-обществ. миросозерцание. СПб., 1912; Зандер Л. Бог и мир. Миросозерцание отца. Сергия Булгакова. Т. 1-2. Париж. 1948; Кувакин В.А. Метафизика всеединства — “позитивный” продукт “нового религ.

94

сознания”: С. Булгаков // Кувакин В.А. Религ. философия в России. М., 1980; Хоружий С.С. София — космос — материя: Устои филос. мысли Булгакова // ВФ, 1989. N 12; Naumov К. Bibliographie des oeuvres de Serge Boulgakov. Paris, 1984.

В. Ф. Пустарнаков


БУЛЬТМАН (Bultmann) Рудольф (1884-1976) -нем. протестантский теолог, историк религии, философ. Получил образование в Тюбингене, Берлине и Марбурге. С 1912 приват-доцент Марбург. ун-та, в 1916 — экстраординарный проф. в Бреслау, затем в Гессене и Марбурге. С именем В. связана целая эпоха христ. мысли, его даже называют “последним в ряду великих протестантских теологов”. Созданная Б. теол. система подвела итог опр. этапу в развитии христ. мысли, и вместе с тем, она стала исходным пунктом для нового периода в осмыслении содержания христ. веры. Б. был одним из тех христиан, к-рые остро ощутили и продумали совр. кризис христианства. Для преодоления кризиса необходимо провести демифологизацию христ. учения, выразить его содержание в терминах человеч. существования. Б. рассматривал герменевтич. проект либеральной теологии как попытку заново интерпретировать христианство с помощью понятий, непосредственно затрагивавших человека 19 в. В своей программной работе “Новый завет и мифология” он писал: “Для прежней “либеральной” теологии характерно то, что она считала мифол. представления исторически ограниченными идеями и поэтому просто исключала их как несущественные; существенными эта теология считала лишь великие религ. этич. принципы. Либеральная теология различает в религии смысловое ядро и истор. оболочку”. В построении системы Б. отталкивается от теол. традиции 19 в. В нач. 20-х гг. формирующее воздействие на Б. оказала диалектич. теология К. Барта. Б. глубоко воспринял представление Барта о Боге как о “совершенно ином”, как о радикальном отрицании всех возможностей, к-рыми обладает человек. Между Богом и миром — “бесконечное качественное различие”. Бог, не будучи объектом в мире объектов, не может стать и объектом познания, не может быть познан обычными методами. Для людей, мышление к-рых остается в рамках субъектно-объектной схемы, подлинная теология всегда будет “отталкивающей бессмыслицей”. Хотя Бог как “совершенно иной” не может быть объектом познания, он определяет человеч. существование: “находит” человека, “встречается” с ним, обращается к нему в слове христ. провозвестия, керигмы. Термин “керигма” (“весть”, “провозвестие”) стал одним из центральных для Б., его теологию иногда называют “керигматической”.

Теол. позицию, сложившуюся в 20-е гг., Б. до конца жизни последовательно выдержал, применяя выработанную сумму идей в работах по систематич. теологии, этике и теории культуры. Тогда же Б. принимает элементы экзистенциальной аналитики Хайдеггера. Ряд идей “Бытия и времени” Хайдеггера Б. использует для теол. анализа человеч. существования как определенного Богом. Для Б. хайдеггеровский анализ важен тем, что он допускает возможность перехода от “неподлинного” существования к “подлинному”. Б. берет у Хайдеггера также идею о решимости человека как о необходимом условии перехода к подлинному существованию. “Подлинным” Б. считает “эсхатологич. существование”, т.е. жизнь в вере. Верующий в слово керигмы перестает отождествлять себя с миром, он живет для будущего, к-рое воспринимает как дар Бога. Используя терминологию Хайдеггера, Б. намечает “керигматич.” истолкование центр, новозаветного мифа о спасении во Христе, стремясь раскрыть экзистенциальное содержание этого мифа, непосредственно затрагивающее совр. человека, т.е. преобразовать интеллектуальную конструкцию догмы в обращенную к слушателю и непосредственно понятную ему весть. В этом отличие герменевтич. проекта Б. от прежней либеральной теологии, исключающей миф как устаревшую оболочку универсального религ.-нравств. учения.

Обращаясь к диалектич. теологии и экзистенциальной аналитике как к теориям более высокого уровня, Б. в книге “Иисус” создает свою герменевтику, к-рую он позже назовет “демифологизацией, т.е. экзистенциальной интерпретацией Нового Завета”. Иисус, по Б., использует евр. мифол. эсхаталогию своей эпохи для выражения особого понимания экзистенции: человек поставлен в ситуацию решения перед Богом. Соответственно, провозвестие Иисуса ставит человека перед необходимостью сейчас принять решение за или против Бога, волю к-рого возвещает Иисус. Эта книга, основанная на многолетней исследоват. работе Б. над синоптич. Евангелиями, воспринимается как цикл проповедей на темы диалектич. теологии.

В 1948, почти четверть века спустя после публикации “Иисуса”, Б. издал последнюю большую книгу, подытожившую труд его жизни, — “Теологию Нового Завета”. Конструкция этой книги соответствует его пониманию христ. теологии как интерпретации керигмы: такая ориентация христ. мысли на керигму, а не на истор. Иисуса, и называется керигматич. теологией. Именно в этом новизна и оригинальность системы Б. по сравнению с критич. (либеральной) теологией 19 в.; если задача теологии — истолкование керигмы и ответа на ее слова (“самопонимания веры”, “нового понимания экзистенции”), то это значит, что теология как вид интеллектуальной деятельности становится недоступной для истор.критики.

Герменевтика Б. (и в частности, “программа демифологизации”) направлена на то, чтобы сохранить достоверность христианства для совр. человека и одновременно не поступиться осн. чертами христ. идентичности. Либеральная теология 19 в. заменила Христа догматики в качестве своей систематич. основы и предмета на Иисуса историков, т.е. поставила его в зависи-

95

мость от методики исследования, имеющихся фактич. данных, мировоззрения историка и мн. др.). В рез-те либеральная теология как теология потерпела крушение. Б. оставляет Иисуса из Назарета на произвол историков и заявляет, что христ. вера — это вера в “событие Иисуса Христа”, в решающее эсхатологич. деяние Бога, о к-ром возвещает керигма. Что же касается земного Иисуса, то керигма для развертывания своего содержания “нуждается” лишь в самом факте его жизни и насильств. смерти. Этот минимум истор. исследование всегда может гарантировать. Б. делает попытку “рационалистич.” интерпретации мифол. представлений о воскресении Иисуса, выраженных в Новом Завете, сводя событийный и содержат, аспекты воскресения к возникновению экзистенциалистски истолкованной керигмы. Для Б. вера в Иисуса Христа означает веру в Его присутствие в “слове провозвестия”, в керигме (т.е. в проповеди Церкви), в то, что слово “керигма” — Его слово. В вере человек снова и снова понимает себя заново. Это новое самопонимание сохраняется лишь как возобновляющийся и всякий раз новый ответ на слово Бога, возвещающее Его деяние в Иисусе Христе. Вера определяется Б. как событие, событие встречи, из к-рой возникает личное отношение к Богу, и само это отношение.

Концепция Б. оказала существ, влияние на теологию, историю религии, философию, герменевтику. Б. показал необходимость решения герменевтич. проблемы. Согласно словоупотреблению совр. философии, герменевтич. проблема возникает в герменевтич. ситуации, к-рая определяется как ситуация непонимания и

кризиса доверия, означающего, что люди не могут больше воспринимать нек-рое содержание как авторитетное и принципиально важное для своей жизни. Именно в такой ситуации Б. старался сделать новозаветные свидетельства веры значимыми для своих современников.

Соч.: Die Geschichte der synoptischen Tradition. Gott., 1921; Offenbarung und Heilsgeschehen. Munch., 1941; Theologie des Neuen Testaments. Tub., 1948; 1965; Das Urchristentum im Rahmen der antiken Religionen. Z., 1949; Glauben und Verstehen. Bd. 1-3. Tub., 1958-60; Jesus Christus und die Mythologie. Hamb., 1965.

С. В. Лезов, С.Я. Левит


БЭСКОМ (Bascom) Уильям (1912-1981) - амер. африканист и фольклорист. Ученик М.Дж. Херсковица, вместе с к-рым Б. в 1939-57 преподавал в ун-те Северо-Запада; с 1957 до конца жизни —- директор музея антропологии им. Р. Лоуи и проф. антропологии в ун-те штата Калифорния (Беркли). Б. автор многочисл. работ о культуре и религии народа йоруба и неск. трудов по африканистике. Изучал взаимосвязи между афр. и афро-амер. культурами, имеет также ряд работ о природе и функциях фольклора.

Соч.: African Art in Cultural Perspective: an Introduction. N.Y., 1973; African Dilemma Tales. The Hague; P., 1975; Contributions to Folkloristics. Meerut. Indian., 1981,

E.M. Лазарева