андрей великанов > симулякр ли я дрожащий или право имею > параноидальная интродукция
Параноидальная интродукция
Войны и миры
Эта война ведется на протяжении тысячелетий. Армии переименовываются, теряют вождей, но не сдаются. Гигантские территории захватываются, но тут же отходят неприятелю всего лишь из-за перемены точки зрения. Противники, а также ценности, служащие предметом спора, непредсказуемо меняют свои названия. Воюют ли номиналисты с реалистами или материалисты с идеалистами, делят ли они монады, субстанции, материю или сознание, - всегда находится какой-нибудь основной вопрос, вокруг которого разворачиваются неутихающие бои.
Обе стороны всегда рассчитывали иметь все, часть не устраивала. Поэтому споры из-за эфемерных категорий очень часто сопровождались насилием. Пафос религиозных войн и модернистских революций легко трансформировался в самые агрессивные формы убеждения и принуждения. Еретиков сжигали на кострах, а материалисты расстреливали идеалистов. Но одержать полную победу нельзя, даже физически уничтоженный враг оказывает неослабевающее сопротивление. Но есть также возможность не замечать противника в идеологической борьбе. Тогда в одном и том же пространстве помещается гораздо больше идей, благо они бестелесны и эфемерны. Тем более что решение вечной проблемы в любой ее интерпретации всегда зависело от терминологии, точки зрения и политической конъюнктуры. В самом деле, как можно иначе решить главный вопрос, как только циркуляром по какому-нибудь ведомству? Издав такой указ, каждая сторона считает войну окончательно выигранной, а весь театр военных действий покоренным. Существование противоположного лагеря отрицается, или, по крайней мере, за ним не признается права участия в онтологических построениях. Мир целиком принадлежит тому, кто декларирует правильное решение главного вопроса.
В наши дни идеологические споры могут быть сопряжены с насилием не в меньшей степени, чем ранее. Но насилие теперь стремится скорее не к жестокости, а к артистичности жеста. В конце концов, зарубить топором старуху-процентщицу - это так неизящно, а вот взорвать себя за идею в людном месте, обвязавшись предварительно пластидом, - в этом есть определенная эстетическая претензия. Что уж говорить о падающих за идею небоскребах?.. Но все-таки нужно признать, насилие возникает не при решении фундаментальных вопросов бытия, а там, где идет борьба за власть, деньги или отстаиваются конкретные представления о справедливости. Фундаментальные философские проблемы сегодня даже не нуждаются в том, чтобы быть патетически произнесенными на философском диспуте. Их сторонники совершенно не мешают друг другу. Отрицание бинарных оппозиций очень способствует такому положению, поскольку вообще ставит под сомнение существование оппозиционера и его мнения. Сопряженные миры не являются сопредельными, одно и тоже пространство можно трактовать в различных идеологических понятиях, в границе нет необходимости. Полярность уступила место множественности, а пространство не делится на составляющие геометрически, каждая часть одновременно является целым. Более того, нельзя даже сказать, что в одном и том же мире есть две или несколько партий, которые не замечают друг друга. Сознание каждого индивидуума также представляет собой вложенные друг в друга несообщающиеся сосуды. Люди-матрешки декларируют целостность и последовательность в убеждениях и теориях, но именно такая декларация является верным свидетельством эклектичности сознания.
Настоящее и поддельное
Есть еще одна отмененная категория, которая когда-то сильно способствовала жестокости философских войн - главное повествование, метанаррация. Коль скоро нет необходимости в утверждении главной истины, нет и главной войны. И все-таки есть оппозиция, время от времени проявляющаяся отголоском предыдущих конфликтов. Антагонистические понятия, наследники вечного конфликта, предстают сегодня как реальность и симуляция. Как и раньше, обе стороны рассчитывают на полное господство. Защитники реальности вроде бы находятся в привилегированном положении. Они смело могут утверждать, что все реальное принадлежит им. Но и сторонники симуляции занимают вполне выигрышную позицию. По существу вопроса они заявляют, что все реальное - чистая фикция и, следовательно, находится в их полном распоряжении. Они считают, что мы имеем дело с такой иллюзией, за которой уже невозможно разглядеть реальное в традиционном смысле. Знаки и их фрагменты, то есть все то, что именуется семиотической сферой, стали единственной и самодостаточной природой.
История и реальность уступили место "симулятивной гиперреальности симулякров" (Бодрийяр). Иерархия и хронология более не служат систематизирующими инструментами. Но симуляция одновременно является предметом вожделения и источником фобии. Неконтролируемые процессы, приводящие к тотальной иллюзии, порождают страх полной потери действительности. Отсюда такие выражения, как "страсть к реальному" (Бадью) и "проникновение в Реальное Вещи сквозь паутину видимости" (Жижек). Возникает ощущение, что армия, которая недавно завоевала весь мир, готова отдать его из-за насморка у полководца.
Но другая сторона принять мир не готова, поскольку не ведает, что тот был завоеван. Неопозитивисты оперирует несомненной и однозначной реальностью без всякой тени симуляции и волнение вокруг последней не представляет для них никакого интереса. Идеи противоположной стороны если и попадают в поле их зрения, то считаются следствием заговора философов-злодеев. При этом парадоксальным образом обе армии состоят исключительно из перебежчиков, сознание которых осложнено амбивалентностью представлений, именуемой в современной культуре шизоидным синдромом. Но не будем относиться к ним с предубеждением, эти люди адекватны своей культурной эпохе.
Обе армии, вероятно, могли бы вступить в переговоры, послать парламентеров и даже заключить мирный договор, но, увы, это совершенно исключено из-за невозможности сделать какое-либо сообщение. Понятие "информационный хаос" парадоксальным образом иллюстрирует эту ситуацию. Утверждение, которому повезло быть многократно репродуцированным с помощью современных медиа, тем самым приобретает новое качество, - совершенно не обязуясь доносить до адресата нечто значимое, занимать существенную часть всего многообразия произносимого и слушаемого.
Россия - родина симулянтов
Но может быть надо поискать непогрешимые бесконфликтные островки там, где нет информационных технологий и постмодернистских философов? Где-то ведь еще существуют первобытные племена, которым далеко до порочной цивилизованности! Правда, неизвестно, защищает ли их неведение от "хоровода симулякров". Кстати, не надо забираться далеко в джунгли Амазонки или в африканскую саванну, чтобы провести такие наблюдения. Совсем недалеко от европейской транскультуры простирается бескрайняя Россия, которая никак не может разобраться, где она, - в первобытном мифологизированном сознании или в цивилизованном семиотическом хаосе. У нас-то как обстоят дела? Потеряна ли реальность или напротив, царят здравый смысл и позитивистская наука? И вообще, у нас уже постмодернизм? Или еще нет? Или уже нет?
Отвечать на эти вопросы надо в правильной русской традиции, переформулировав их, например, в сакраментальную формулу "кто виноват?". Тогда сам собой напрашивается ответ: симуляция - плод испорченного французского ума. Правильный русский мужик, заводящий поутру трактор, а вечером пьющий водку, и думать не думает о какой-то там иллюзии. Материя по-прежнему дана ему в сильных ощущениях. Другой русский мужик, пьющий водку непрерывно (вероятно, более правильный), попадает в галлюцинаторную среду белой горячки, в которой тотальная симуляция достигается самым дешевым и простым способом. Этот способ изобретен давным-давно, когда шаман первобытного племени кормил своих подданных грибами, чтобы вызвать необходимые галлюцинации. Есть и еще один русский мужик, а вернее русский парень, который имеет непосредственное отношение к симуляции. Это тот, который "косит" от армии в психиатрической клинике, симулируя шизофрению, паранойю или, на худой конец, эпилепсию.
В последнем случае мы сталкиваемся с интересным фактом: симуляция и имитация - разные вещи уже в языке, не говоря о постмодернистских концепциях. С одной стороны, и то и другое - притворство, но симулировать можно болезнь, а имитировать, скажем, голос. Точная имитация требует мастерства. Имитатор заслуживает похвалы, а симулянт осуждается. Имитатор, скорее всего, будет наделен эпитетом "талантливый", а симулянт - "злостный". Слово "симуляция" так широко используется в постмодернистской теории потому, что Платон когда-то употребил слово "симулакрум" для обозначения "копии копии". Но именно это понятие отражает суть состояния: культура именно симулирована, но не имитирована. Имитация подразумевает существование оригинала. Симулированный мир в оригинале не нуждается. Симуляция сама способна производить смысл и реальность.
России удалось так долго длить тоталитарный модернизм (кстати, не до сих пор ли он еще длится?), что она оказалась в эклектичном смешении классики, модернизма и постмодернизма. Благодаря этому мы попали в какую-то ультрасовременную эпоху, как когда-то Монголия из феодализма в социализм. В то время как вся страна существует в традиционной сенсибельной действительности, а "правильные" граждане защищены от постмодернизма неведением, "неправильные" интеллектуалы, имевшие небольшой интеллигибельный постмодернистский опыт, импортируют французскую теорию.
А как вообще участвовала Россия в мировой философской войне? Что следует называть Брусиловским прорывом и Сталинградской битвой? Начнем с того, что в вопросе постижения реальности русские всегда доходили до крайностей. Марксизм со своим объективизмом вызвал у них желание разбить лоб обо что-нибудь вещественное. Чернышевский доказывал объективное существование дерева тем, что его изображение есть на дне глазного яблока сразу у двух людей (это доказательство хорошо бы прикладывать к любому аттракциону с виртуальной реальностью). Ленин считал, что, раз из каменного угля добывают ализарин (красящее вещество), то уголь есть объективная реальность, существующая независимо от человека. Почему для материалиста наличие полезной компоненты служит онтологическим доказательством, - более или менее понятно, но вот почему именно это вещество стало героем и приобрело прямо-таки скандальную категориальную известность? Вовсе не потому, что Ленин интересовался практическими вопросами и бегал в лавочку за краской, а потому, что уголь и ализарин - прямая цитата из Энгельса, который применял эти категории для борьбы с идеалистами, а Ленин с этой борьбой солидаризовался. Хотя одно другому не мешает, ведь красил же Чернышевский свои шнурки чернилами.
Полвека спустя академик Раушенбах начинает заниматься прямой и обратной перспективой с весьма практической целью - обеспечения ручной стыковки космических кораблей. Открывается физиологический факт - человеческий глаз видит вдали в прямой перспективе, а вблизи в обратной. Это явление становится для Раушенбаха мистическим откровением. Раз я этого не знал, а русские иконописцы уже давно знали, то Бог есть и Гагарин его видел! Логические упражнения заводят его весьма далеко, - сначала догмат троицы получает математическое истолкование (сравнивается с ортогональным вектором), а в конце жизни академик, продолжая поверять алгеброй гармонию, принимает православие. Истовость, с которой делались все эти умозаключения и совершались действия, характеризует русскую мысль с определенной стороны, - она, русская мысль, с необычайной легкостью способна соединять воедино несоединимые мировоззрения и превращать их в откровения духа, жаждущего знания.
Защищенность русских от симуляции оказывается чистой симуляцией. Царство смысла и позитивизма превращается в иллюзорную и карикатурную действительность. Иллюзией оказывается предмет традиционной гордости - русская душа. При полной уверенности в кристально чистом восприятии действительности для сегодняшней России характерна одержимость симуляцией (что звучит как негатив процитированной фразы Бадью). У нас рождается механизм новой невиданной культуры. Вакханалия симуляции в эфемерном медиапространстве реализуется в виде конкретных вещей, которые можно пощупать и осмотреть.
Возникает вопрос, считать ли такие явления следствием дурного влияния Запада или собственной испорченности? И вообще, есть ли постмодернизм заговор философов или описание актуальной ситуации? Что это, культурологический вирус или концепция, адекватная происходящему? Известно, что это течение родилось на Западе, имеет также название "французская теория" и критикует многие аспекты западной культуры. Несмотря на то, что сам термин появился еще в начале XX века, начало активного развития постмодернизма относят к 1968-му году, когда по всей Европе прокатились политические волнения и начались поиски неструктурного в структуре. Между тем тоталитарный Советский Союз, агонизирующий десятилетиями в искусственно продленном модернизме, избежал революции 60-х. Вернее, участвовал в ней на стороне реакции, например, послал танки в Чехословакию. Так не была ли эта реакция гораздо более изощренной, чем представляется? Не могло ли так быть, что по заданию Хрущева в 60-е годы в недрах КГБ был успешно разработан постструктурализм, который значительно более успешно, чем кукуруза за полярным кругом, был распространен среди французских философов-марксистов? Задача - уничтожение западной культуры, так удачно содержащей в себе червоточину логоцентризма.
Это не более чем сюжет для шпионского параноидально-философского романа. Но вот что интересно, - Советский Союз, который вроде бы был защищен от любого "дурного" влияния, при внимательном рассмотрении оказывается отличной иллюстрацией к постмодернистским концепциям. Замечательным примером является гиперреальность советской пропаганды. Каждую осень страна рапортовала о гигантском и сверхточном количестве пудов зерна, засыпанных в закрома Родины, тогда как отечественный хлеб годился только на корм скоту. Сколько при этом продовольствия закупалось на Западе - тщательно скрывалось. Даже само начало советской эпохи, русская революция, является в каком-то смысле цитатой французской. Красные флаги и убийство царской семьи повторили уже бывшее в истории, точно так же как Белый дом и доллар как платежное средство стали элементами конца советской эпохи, цитировавшей другую революцию, - борьбу за независимость США.
При этом постмодернистская теория гражданам СССР была не нужна. Они научились общаться с помощью симулякров еще до того, как Батай ввел этот термин в постструктуралисткий дискурс. Исчезновение реальности и изгнание субъекта так же хорошо были представлены в пространстве, ограниченном железным занавесом. Когда последний пал с ужасным грохотом, ничто более не мешало теории воссоединиться с практикой. Торжествующие Деррида и Бодрийяр совершили желанное путешествие "back in USSR" и были радостно встречены порочными аборигенами-интеллектуалами, тогда как правильные русские мужики продолжали пить и пахать.
Миметический модернизм
Необходимо отметить, что все сменявшие друг друга на протяжении ста с небольшим лет культурные парадигмы имели весьма благородную цель. Разоблачая недостатки предыдущей эпохи, они предлагали спасение от совершенных ошибок. Модернизм пытался построить новый идеальный мир. Постмодернизм разоблачал логоцентризм и освобождал детей от террора эдипизирующих их родителей. В наши дни неоконсерватизм пытается обрести почву под ногами в мире полной потери реальности.
Модернизм, несомненно, был самой патетической культурой. Человек той эпохи знал, что мир устроен неправильно, и знал, как его перестраивать. Число таких проектов было огромным, причем они не ограничивались умозрительными идеями, но превращались в весьма практические действия. Модернизм стал предтечей тоталитарных государств XX века, а художник разделил ответственность с диктатором. Считается, что именно искусство, философия и наука той эпохи подвели человека к черте, за которой ему грозило самоуничтожение. Именно поэтому рефлексивный постмодернизм поставил под сомнение необходимость переустройства мира. Его появление диктовалось страхом перед возможностями, которые человеку даровал модернизм. Психоанализ, марксизм и структурализм прошли очищение и получили эвфемистичные приставки "пост". В целом проблема была решена путем практически полного изгнания реальности. Мы перестали быть здесь и сейчас, нам предлагают находиться в пространстве "истирания следов". Мы перестали воспринимать мир своими собственными чувствами, а внеличностным восприятием мы не умеем пользоваться.
Но так ли уж реально было то пространство, в котором разворачивались модернистские проекты? Если пустота "Черного квадрата" Малевича, начало нового супрематического мира, существует в совершенно умозрительной области, то политические и социальные эксперименты тоталитарных государств претендовали на абсолютную реальность. Между тем новый мир строился только в иллюзорном пространстве, тогда как реальность представляла собой миллионы уничтоженных людей. Но такое практическое применение иллюзии - вовсе не дитя модернизма. Религиозная домодернистская культура была построена на мимесисе, то есть на подражании миру, еще не подозреваемому в несовершенстве. Хорошая копия хорошего мира, - таким могло считать себя искусство. Либо, следуя Платону, можно было трактовать искусство как плохую копию универсума эйдосов. Но в любом случае разговор шел об иллюзии. Конечно же, это была не такая изощренная симуляция, как в эпоху постмодернизма, но и она представляла собой вполне ощутимый разрыв между реальностью и притворством.
Именно в этом проявилось одно из основных изобретений модернизма - он заставлял считать иллюзию реальностью, причем такой реальностью, по сравнению с которой настоящая реальность - ее бледная копия. Еще задолго до появления постструктуралистских концепций и медиа-технологий иллюзия экспортируется из лабораторий авангардистов в мир прямого действия. Супрематические композиционные опыты, цветные геометрические фигуры на плоскости - это почему-то будущие миры, черный квадрат на белом фоне - это почему-то начало нового мира, абсолютное ничто, тьма над бездной. А разогнанные деревни и сосланные нации - это мир социальной справедливости.
Одна из главных особенностей модернизма, на которой настаивают как апологеты, так и критики этой эпохи, - отказ от мимесиса. Художник модернизма предстает творцом, равным Богу и способным конструировать мир по собственному представлению. Однако позволим себе произнести несколько ключевых "но" по отношению к этой точке зрения. Дело в том, что художник-модернист отказался, скорее, от отражения, чем от подражания. Да, он больше не отражает созданное Творцом, он считает, что сам может создать гораздо более совершенный мир. Но он подражает именно тому Творцу, продукт которого оказался таким некачественным. В целом все модернистские проекты были сотворением мира, и новый бог всегда производил впечатление сумасшедшего, который решил переделать то, что с первого раза получилось не очень хорошо. Если некоторые лидеры тоталитарных государств отождествлялись с художниками-модернистами, то именно данное качество - подражание Творцу и собственное обожествление - было определяющим в этом подобии.
Противоречивость и последствия модернизма сделались основанием для его вполне справедливого осуждения. Постмодернизм и стал такой новой эпохой, попытавшейся избежать недостатков предыдущей. Вместе с тем новые проблемы, еще более острые, заявили о себе. Невозможность прямого высказывания, а, следовательно, и творчества, представление о мире как о тотально симулированном и многое другое, - все это привело к тому, что сегодня постмодернизм является объектом еще более острой критики, чем та, которой подвергался модернизм. Декларируется новая искренность и новый сентиментализм, возврат к реальности, присутствию и личности. Бинарные оппозиции объявлены вновь существующими. Классика возвращается в виде неоклассики (постмодернизм отвергается как ошибка) или постклассики (классика защищается средствами постструктурализма). Несколько более упрощенный способ возврата - апелляция к новым технологиям, которые вооружают человека новыми перцептивными способностями и тем самым якобы возвращают возможность творчества. Предлагается спасение, которое чем-то напоминает лечение алкоголика - надо бросить пить любым способом. Но алкоголик оказывается наркоманом, у которого уже так изменена психика, что вылечить его воздержанием невозможно. Постмодернизм благополучно поглощает все попытки дезавуировать себя, трансформирует их в свою разновидность. В сентиментальности обязательно находится доля цинизма, а новые технологии дают возможность все более качественной симуляции. Стремление к искренности порождает изощренный тоталитарный постмодернизм, который наконец-то объединил необъединимое - метанаррацию с симуляцией. Искренность в симулированном пространстве нелепа. Отказ от постмодернистских приемов не спасает от постмодернизма. Произошло такое изменение онтологических оснований, которое требует поиска совершенно новой позиции (в том числе и для творчества).
Костюм Робинзона Крузо и подарок капитана Немо
Теории, которые пытаются описывать современную ситуацию, все чаще соединяют в себе противоречащие друг другу концепции. Это можно называть эклектикой или синтезом (в зависимости от степени критичности отношения), но для создания представления, адекватного ситуации, вероятно, нужно действительно отказаться от антагонизма культурных эпох и соединить воедино мимесис, модернистский радикализм и поиск неструктурного в структуре. А что было до этих трех концепций? Прежде чем культура пришла к отражению и подражанию (связанному с достаточно развитой религией), необходимо было научиться устанавливать различие и тождество. Необходимо было найти (или создать) объект подражания и потом определить четкие критерии, по которым этот объект безошибочно узнается.
Обычно считается, что мимесис был присущ человеку с самых ранних ступеней развития (в том числе и потому, что Демокрит выводил это явление из инстинкта подражания у животных). Однако прежде чем культура становится для человека совокупностью ценного, он должен научиться находить это ценное в окружающем мире. Поэтому эпохе мимесиса предшествует некое состояние до различия или, скажем так, до тождества, чтобы не путать эти понятия с постмодернистским "differance". Дикарю предстояло попробовать окружающий мир на вкус, чтобы научиться отличать съедобное и несъедобное, культурное и некультурное. Инструменты для этого самые примитивные, - пожевал - выплюнул, отравился - остался жив. Для того, чтобы дойти до более сложных оппозиций, например, эстетических и этических, надо было пройти довольно долгий путь. Такой же долгий и сложный, как путь от элементарного подражания гримасам и движениям до мимесиса в культуре. Но ценное теперь надо искать не в привычном реальном мире, а в симулированном. "Докультурный" человек перед неизвестным и неструктурированным хаосом внешнего мира, - вот аналог сегодняшнего человека перед хаосом симуляции.
Можно, конечно, не согласиться с той точкой зрения, что симулированный мир не изучен и нуждается в первых шагах по освоению. Разве мало примеров того, как симуляция используется в практических целях? Реклама, PR-технологии, политика, экономика, - в этих сферах существует множество специалистов по созданию другой реальности. Однако в голову приходит сравнение: дикари уже научились убивать мамонта, но с наскальными рисунками еще плохо. И еще очень далеко до минимального понимания того, что, собственно, происходит в окружающем мире.
Можем ли мы воспользоваться инструментами и методами традиционной культуры в новом пространстве? Ведь нельзя сказать, что мы оказались в нем с голыми руками. Что-то у нас уже есть. Эта ситуация напоминает положение Робинзона Крузо, который, попав на необитаемый остров, находит множество необходимых вещей, - ружья, порох и т.п. Тот же самый мотив возникает у Жюля Верна, - пленники таинственного острова получают от еще более таинственного капитана Немо ящики с бесценными инструментами. И в том, и в другом случае герои оказываются в незнакомом, необжитом пространстве. Это пространство замкнутое, из него нельзя выйти и вернуться к традиционной, привычной жизни. Однако можно создать иллюзию возврата, и мы получим неоконсерватизм и новую искренность, которые будут выглядеть как меховое одеяние Робинзона, овеществленная симуляция европейского костюма.
Вещи симуляции
Согласно Платону универсум эйдосов исправно производит материальные вещи, но случаются ошибки, - иногда копия так искажена, что установить ее сходство с идеей невозможно. Поскольку именно сходство служит критерием истинности, то получившийся "симулакрум" - негативное явление, которое следует лишить онтологического статуса. С другой стороны, постмодернисткие симулякры - это знаки, оторванные от своих референтов, и ссылающиеся лишь друг на друга. В отличие от платоновских, они обретают исключительный онтологический статус. Симуляция, семиотизированное бытие, становится единственной и самодостаточной реальностью. Значит ли это, что мы живем в мире вымыслов, подделок и призраков и ничего реального больше нет? Но ведь и классическая реальность - лишь удобная модель коммуникации, позволяющая нам описать тождественное общее восприятие языком пространственных координат, длительностей и т.п. С другой стороны, симулякры также являются средством общения, основанного на коннотативных смыслах высказывания. И если Делез вслед за Ницше призывал "перевернуть платонизм вверх ногами", то почему бы не считать мир симулякров новым универсумом эйдосов? Тогда производимые им копии, при условии, что они доступны совместному восприятию, - объективные вещи, иерархически низшая реальность, а отличие от реальности идеальной. Назовем их пока, за неимением лучшего термина, вещами симуляции. У них нет автора, их никто не придумал. Этим они в корне отличаются от сознательного творчества, такого как воплощение художником образа в материале (вспомним негативное отношение Платона к искусству как к нелепому копированию природы, оскверняющему мир идей). Правда, авторская идея и ее реализация могут быть разделены во времени или пространстве (скажем, Руссо придумал революцию, Робеспьер - ее сделал) и тогда это может быть очень похоже на то, что производит симуляция. Впрочем, в этом случае, идея уже неминуемо симулирована. Тем не менее, формально следуя Платону, не будем смешивать последовательные авторские проекты и вещи симуляции, которые сознательно не проектировались, но воплотились. Или задумывалось одно, а воплотилось совсем другое. При этом результат иногда кажется вполне адекватным задуманному, но оказывается реализацией скрытых симулятивных процессов, и, может быть, единственным индикатором, доказывающим их существование.
Приведем один конкретный пример. Формула "православие, самодержавие, народность" графа Уварова обрела в наши дни новую симулированную жизнь. Мы наблюдаем попытку вернуться к традиционным ценностям и возродить религию, и мы наблюдаем строительство "вертикали власти". Симулируя демократию, власть реализует автократическую и даже тоталитарную программу. При этом большой разрыв между иллюзорным и настоящим заполняется объектами, задача которых - сделать симуляцию реальностью. Один из них - грандиозный симулякр в монолитном бетоне. Несмотря на то, что восстанавливали Храм Христа Спасителя, получилось совсем другое, - аббревиатурный ХХС, символ иллюзии. Симуляция обычно определяется как совокупность знаков, оторванных от реальности и ссылающихся только друг на друга. Такие знаки не имеют реальных объектов, на которые они указывали бы. Но создается впечатление, что они настойчиво пытаются создать себе такой объект, искусственный референт потерянного знака. Хрестоматийный пример Бертрана Рассела: высказывание "нынешний король Франции"1 не имеет денотата, в данном случае - человека, который носил бы этот титул. Симулятивная жизнь знака сегодня настолько активна, что его существование, усиленное многократным воспроизведением, словно бы вызывает к жизни реальный референт, - самозванца, монархистское движение или установление монархии. Пример Рассела остается примером, мирно живущим в учебнике семиотики, но монолитно-бетонные симулякры, как это ни странно, воплощаются в реальности.
ХХС - это искусственный референт утерянного знака, явленный нам как монолитная твердыня. Первый храм был классическим знаком, и ему было на что указывать. Он был адекватен идее постройки памятника, а также архитектурному проекту Константина Тона. В том же объекте, который называется ХХС, первоначальная идея возрождения и восстановления погребена под океаном симулятивных сущностей, а само здание стало их реальным воплощением. Заменитель, суррогат, копия копии, - это и есть "симулакрум" в определении Платона.
Первый храм, несомненно, принадлежит классической культуре, о чем, в числе прочего, говорит соответствие идеи и реализации. Фигура автора занимает здесь свое почетное место, в данном случае это Александр III и Константин Тон. Мэр Москвы Юрий Лужков, инициатор восстановления храма, становится не автором ХХС, но инструментом овеществления симуляции. Классические и консервативные ценности, реализованные в подобных объектах, относятся к совершенно новой эпохе, которую обычно называют неоконсеративной, хотя для нее характерен еще больший отрыв знака от референта, чем в отвергаемом ею постмодернизме.
Но только ли Россия демонстрирует овеществленную симуляцию? Нью-Йорк обладал главным объектом постмодернистской архитектуры, башнями-близнецами WTC, каждая из которых представляла собой копию соседней копии. Лучший симулакрум трудно себе вообразить. Их разрушение 11 сентября 2001 года было интерпретировано одними теоретиками как конец постмодернизма, а другими - как последнее произведение искусства. Но когда реальность террора обрушилась на Америку, появилось множество текстов, ставящих эту реальность в ряд симуляции. Самый популярный мотив этих исследований, - представление событий 11 сентября как следствие ожидания катастрофы, симулированного Голливудом и другими фабриками иллюзий. Невозможно пересчитать все сценарии и фильмы ужасов, в которых на Нью-Йорк падали кометы, случались наводнения, по улицам бегали кинг-конги и динозавры, и, конечно же, хорошие парни противостояли террористам. В данном контексте нельзя не вспомнить Бодрийяра, который утверждал, что все захваты самолетов - симулякры, поскольку мы узнаем о них по одной и той же схеме через медиа-пространство. Нельзя не вспомнить Жижека, который говорил, что 11 сентября целью террористов был не причиненный ущерб, а созданный эффект. Однако отметим следующее, - ни Бен-Ладен, ни голливудские сценаристы не являются субъектами действия. Мир симуляции, бесконечно репродуцируя повторяющиеся эфемерные образы, в конце концов, сам научается производить вещественное.
Жижек использует весьма уже традиционный символ для описания субъекта симуляции - матрицу из фильма братьев Вачовски. Но есть еще одна аллюзия - мыслящий океан Солярис Станислава Лема. Однако само по себе наличие злодейского субъекта действия не выдерживает критики. Никакого мыслящего океана не существует, вернее, такой океан - само человечество, отравленное симуляцией. Субъект иллюзии сам есть иллюзия. Тем не менее, оба упомянутых образа, матрица и океан, в какой-то степени представляют актуальную ситуацию. Кстати, несмотря на принадлежность к жанру фантастики, они опираются на вполне серьезные исследования, - тема Матрицы навеяна Бодрийяром, а фантастические литературные образы Станислава Лема - не единственная форма, доступная этому автору. В качестве примера - его культурологическая статья "Модель культуры"2 (1969 г.), в которой сделана попытка структуралистского подхода, рассматривающего культуру как совокупность игр с различными кодами.
Герои Соляриса пытаются понять, с чем они столкнулись, общаясь со своими овеществленными воспоминаниями. Последние вполне доступны для экспериментов, вплоть до утонченных психологических. "Сделайте ей анализ крови!" - так звучит предложение сторонника физических исследований подарков океана. Если субъект симуляции - тема фантастических романов, то артефакты, производимые им, вполне доступны нашему восприятию.
Следует ли считать их явлениями "другой" реальности, то есть метафеноменами по аналогии с традиционной терминологической практикой? Несмотря на то, что "мета" - действительно "другой", эта греческое слово окончательно испорчено парадоксальным употреблением. Поэтому мы попробуем разобраться с особенностью мета-явлений в эпоху закатившихся метанарраций и противоречивых терминов.
Но независимо от избранного термина, предстоит решить вопрос личного отношения к вещам симуляции. Извлечены ли эти образы из моего подсознания или совершенно чужды мне? Буду ли я делать им "анализ крови" или постараюсь не замечать? Или попробую увидеть в них себя? Возможно ли творчество? Что делать, кто виноват и зачем все это? И вообще, симулякр ли я дрожащий или право имею?
андрей великанов > симулякр ли я дрожащий или право имею > параноидальная интродукция