андрей великанов > симулякр ли я дрожащий или право имею > то, что после физики
То, что после физики
Мета
"Мета" - необычайно модная приставка. Нет числа различным метапространствам и метадискурсам. "Мета" демонстрирует способность к бесконтрольному удвоению и размножению (пример - метаметафора, для описания которой, вероятно, нужен метаметаязык). Когда-то это греческое слово имело простой и понятный смысл, - "за", "через", "после" (например, "на том берегу", "за городом). Но в результате длительной эксплуатации в области гуманитарных наук приобрело несколько других (то есть мета-) значений.
Один из наиболее распространенных мета-терминов - конечно же, метафора. "Мета" здесь - "другой", "фора" - "нести": получаем перенос, образное уподобление слов или "перенесение слова с измененным значением"3, как первым определил этот термин Аристотель в "Поэтике". Такое перенесение появилось только с рождением абстрактного мышления и художественного образа. В эпоху мифологического и пантеистического сознания, в котором познаваемый мир и познающий его субъект нераздельны, метафора была невозможна. В более широком смысле, не только в лингвистическом, метафора есть инструмент абстрактного представления в философии, а в искусстве она является необходимым элементом образа. Средневековое монотеистическое сознание наделяло весь мир тайным, символическим смыслом, такой мир был пронизан метафорами. В модернизме метафора становится одним из самых распространенных средств расширения творческой воли и свободы художника. Ego художника-модерниста разрушает непреложную объективность мира и предлагает собственную универсальную метафору вселенной.
Есть другой мета-термин, "мета" которого трансформируется весьма своевольно, - метафизика. Начнем с одного из коннотативных значений этого слова. Устаревшая и критикуемая теория, неспособная более объяснять происходящее, никогда не выбрасывается за ненадобностью. Она необходима как воздух. Разоблачая ее, новая парадигма становится актуальной. Обычно такое старое и отвергаемое и называется метафизикой.
Но в понимании изобретателя этого слова Андроника Родосского метафизика имела совсем другое значение. Переписывая Аристотеля, он вслед за трактатами, относящимися к физике, поместил группу текстов, посвященных проблемам бытия и познания, и нашел удачное название для последних - "то, что после физики" (meta ta physika). Возможно, это было первой попыткой различать сенсибельное и интеллигибельное восприятие мира. Сочинения Аристотеля дали понятию "метафизика" первоначальный смысл - основа философии; то, что относится к фундаментальным проблемам онтологии и гносеологии. В то же время их разделение на две части (не авторское) имело непосредственное отношение к упомянутой войне позиций.
Так начались долгие мета-морфозы многострадального "мета". Впоследствии оно будет совершать бесконечные переходы между тремя основными ипостасями: 1) "другое, не это самое", 2) "то, что в самой основе этого самого" и 3) "то, что над этим самым". "Другое" вполне соответствует греческому источнику: например, метаязык (другой, вспомогательный язык) нужен для описания "этого" языка. Но как-то получается, что метаязык начинает играть доминирующую роль, становится сверх-языком над "этим" языком. Тем более такое заметно в естественных науках, где "мета" склоняется именно к значению "сверх"; например, метагалактика - это не соседнее нашему звездное скопление, а объединение множества галактик в сверхсистему. Возможно, здесь проявилось созвучие "мета" и "мега", и правильнее было бы называть подобное объединение мегагалактикой, - но "мета" придает слову определенный мистицизм, так что при определенном напряжении фантазии можно даже придать этому физическому объекту пантеистические признаки.
Сочинения Аристотеля, традиционно относимые к "Метафизике", содержат две основных темы. Во-первых, это критика таких взглядов предшествующих философов (например, Платона), которые не могут, по мнению автора, представлять собой теорию о "сущем как таковом"5. Во-вторых, выяснение вопроса о том, чем, собственно, должно заниматься учение о "сущем как таковом". Таким образом, метафизика с самого начала представляла собой композицию из отвергаемого предшествующего учения и утверждения основы новых взглядов. Аристотель выполнил свою задачу великолепно, - долгие века метафизика отождествлялась с самим понятием "философия" и так продолжалось до тех пор, пока последняя не начала терять титул царицы всех наук.
У Канта было две метафизики, одна первой, другая второй свежести. Предметом "правильной" метафизики должен быть чистый разум и его идеи, поскольку нам только потому доступны такие понятия, как бесконечность, свобода, Бог, что разум может выходить за пределы опыта. "Старая" метафизика, которая пыталась проверить подобные идеи опытным путем, впадала в неразрешимые противоречия, так называемые антиномии чистого разума. Так после Канта и повелось - метафизика могла быть теорией абсолютных ценностей и религиозного сознания (как у Шелера), а могла и быть "другим" актуального и современного. У Гегеля метафизика критикуется с точки зрения диалектики, позитивная философия Конта рассматривает метафизику как бессодержательные спекуляции, Хайдеггер отождествляет метафизику и нигилизм. В этих примерах "мета" играет роль того, через что перешагнули, что обвинили в несостоятельности. "Другое" по-прежнему критикуется, а "новое" утверждается в новых терминах.
Таким образом спектр термина "метафизика" получился довольно широким, - от сакральных ценностей до нелепых псевдонаучных спекуляций. В наши дни к этому добавился богатый набор профанных значений - от мистических теорий до всего того, что именуется метафизикой, поскольку выходит за пределы бытовой прагматики.
В постмодернизме метафизика, под которой понимается вся классическая философия, становится предметом тотальной критики. "Мета" (то есть вся совокупность терминов, начинающихся на мета-) принимает на себя признаки сакрального изгоняемого во всех своих значениях. "Мета" отвергается как классика с приматом присутствия, действительности, тождества и истины. "Мета" отвергается также как основа (корень и дерево) в пользу аморфной структуры без начала, без конца и без иерархии (ризома). И, наконец, "мета" отвергается как то, что занимает главенствующую и доминирующую позицию ("сверх" и "над"). Последнее наиболее характерно у Лиотара - закат метанарраций.
Особую негативную роль метафизика получает у Деррида. По его мнению, это учение, пытавшееся построить единую и системную концептуальную модель мира на основе "бытия как наличия", привело к тоталитаризму Логоса в гуманитарной области. И все-таки и в данном случае метафизика спасается от тотального отрицания. Дело в том, что классика есть метафизика присутствия, в то время как существует постметафизическое мышление, которое представляет метафизику отсутствия. Мир у Деррида делится на presence и differance, и именно в последнем, в мире исчезновения, истирания следов, и существует то сплошное поле переноса значения, которое подрывает онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцентричные основы западной культуры. Метафора, то первое "мета", которое мы упомянули, есть самый лакомый объект деконструкции. У Деррида - богатейшая классификация метафор, каковые, по его мнению, являются репрессивным механизмом логоцентричной культуры, поэтому необходимо стимулировать их саморазрушение. Но одновременно провозглашается результат этих операций - метафора метафоры. Да и вообще культура рассматривается как сплошное поле переноса значения, то есть бесконечный поток тех же метафор.
Создается впечатление, что "мета" - птица-Феникс философии, отвергаемый, но непременно воскрешаемый термин. Было бы замечательно поступить с ним так, как поступила Французская академия с вечным двигателем, - не принимать его во внимание. Но если в физике вечный двигатель - типичное шарлатанство, то в философии почти ничего не означающий, но все-таки не умирающий термин "мета" является хорошей иллюстрацией тотально симулированной реальности. Без него не обойтись, как и любой новой теории не обойтись без своей метафизики.
Эпи
Вещи симуляции умеют воспроизводить формальные признаки своих прообразов. Этим своим качеством они напоминают универсалии - категории средневекового спора номиналистов, реалистов и концептуалистов. Именно концептуализм основывался на тезисе, что типологические различия вещей создает форма. Но не будем преувеличивать их значение: эти объекты далеки от универсальности и представляют собой весьма частный случай бытия. Это всего лишь карикатурные овеществления симулякров, которые, как известно, и сами есть копии несуществующего. Так же, как и симулякры, они являются элементами коммуникации, и поэтому для выбора подходящего для них названия можно призвать лингвистическую терминологию.
Эти вещи можно было бы называть метафорами культуры, если бы мы не отнеслись так подозрительно к "мета". Кстати, Джордж Лакофф настаивает на таком понятии как повседневная метафора, отличая ее от классической литературной, осознанной игры языка. Метафорический характер повседневной жизни предстает как гигантская система неосознанных клише: "мы чаще всего думаем и действуем более или менее автоматически, в соответствии с определенными схемами. Что представляют собой эти схемы, для нас совсем не очевидно". Язык в этом случае - инструмент для исследования метафоры, он "выступает как важный источник данных о том, что эта система понятий собой представляет"6.
В определенном смысле это поддерживает нашу идею о гипотетическом самостоятельном "творении" вещей симуляции. Однако, как и все тропы, метафора отвечает за перенос значения, - в нашем же случае имеет место перенос формы. Тем не менее, существует частный случай метафоры, в которой экспрессивная и образная функция преобладают над информативной. Эпифора в простейшем случае - лексическая фигура повторения слов или звукосочетаний в конце фраз или стихотворных строк ("пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики" у Гоголя, то есть почти то же самое, что все симулякры, везде симулякры у Бодрийяра). Энциклопедия "Слова о полку Игореве" отмечает, что эпифора в этом произведении встречается довольно часто ("О Бояне, соловію стараго времени" / "свивая оба полы сего времени") и "выражает меру подобия между двумя референтами (предметами или лицами) в их реальном виде; это суждения подобия с целью замещения - уподобление, когда движение смысла идет от известного к неизвестному, от отвлеченного к конкретному, от мертвого к олицетворению..."7. Эпифора здесь - архаичная форма уподобления. Это еще не полноценная метафора, но перенос значения с помощью экспрессивного фонетического повторения уже существует.
Есть и более сложные интерпретации этого термина. Для Филиппа Уилрайта эпифора - также род метафоры, в которой в которой менее определенный образ интерпретируется более определенным. В его эпифоре фонетическое повторение не обязательно. В примере "жизнь есть сон" - слово "жизнь" является "неопределенным", так как связано с множеством неявных образов, тогда как "сон" вызывает у всех устойчивые ассоциации и используется в качестве "определяющего"8. Эпифора Уилрайта выражает сходство между хорошо известным и смутно осознаваемым.
Имея в виду различные значения слова "эпифора", хотелось бы прежде всего обратить внимание на его способность выражать меру подобия между понятиями или объектами. Обратим также внимание на то, что "эпи" в отличие от "мета", так часто необоснованно претендовавшего на сверх-позицию, действительно означает "на", "над". Вместе с тем в этой приставке абсолютно отсутствует оттенок тотальности или иерархического преимущества; скорее, она отсылает к проекции на некоторую поверхность или явление (об этом говорят такие слова, как эпицентр, эпифеномен).
Таким образом, эпифора - буквально означает "нанесение". Слова ложатся на поверхность эпиграфом, эпиграммой и эпитафией. Слоев в физическом мире, как правило, много, один за другим; таким образом повторяемость, репродуцируемость овеществленной симуляции находит поддержку в "эпи".
Было бы нелепо считать "эпи" универсальным термином, который кардинально поможет решить проблему описания новой реальности. Поменяв все "мета" на "эпи", мы ничего не изменим, кроме угла зрения. Но и это даст нам множество интересных наблюдений. Одно из них касается неоднократно уже упоминаемого слова "метафизика". Никогда еще, даже во времена Андроника Родосского, понятие "то, что после физики" не было так актуально, как сегодня. Простой физический мир с Эвклидовой геометрией и Ньютоновой механикой сменился искусственной иллюзией, способной к непрерывному воспроизводству. Симуляция покрывает слоем за слоем мир физический. Arbor Mundi, мировое дерево, символ смысла и иерархии, уже умерло, но покрытая симулякрами поверхность осталась, и можно видеть подобие ствола, ветвей и корня. Реальность в симулированном слое, эпифизика, это и есть то, что наступило после физики, в эпоху иллюзии.
А как быть с "тем, что до симуляции"? Сама позитивистская физика, реальный физический мир, так ли уж он непогрешим с точки зрения объективности? Не вступая в сражение на этом поле битвы (тут и сям мертвые и раненые, изорванные знамена, на одном конце Ленин с ализарином, на другом - Бодрийяр с гиперреальностью), отметим, что с точки зрения человеческого восприятия физический мир доставляется нам в виде композиции искусственно созданных денотатов утерянных знаков. Наиболее точный инструмент, с помощью которого мы постигаем внешний мир, зрение, есть не видение, а узнавание тех образов, которыми мы обладаем, а эти образы - продукт симулятивной семиосферы.
Эпифора как "вещь симуляции" не противоположна и не родственна метафоре. Если метафора есть элемент авторского художественного образа, то эпифора есть коварный и непредсказуемый инструмент насилия среды над субъектом. Гипертрофированное эго, убежденное, что владеет метафорой, позволяющей познавать мир в тончайших нюансах, оказывается обманутым эпифорой. Как и в эпоху мифологического сознания, метафора опять становится невозможной. Сверхгипертрофированное "я" сливается с фоном. Метафора заменяется эпифорой, но эго продолжает считать, что владеет ситуацией.
Существует один очень хороший пример, демонстрирующий математически точное соединение внешних признаков совершенно разнородных практик, когда эпифора образуется по принципу схожести формальных признаков фрагментов знака, потерявших свою самостоятельность. Речь идет о современной популярной астрологии. Древнегреческий зодиакальный круг, китайский календарь, мифология друидов и прочее соединяются в немыслимый конгломерат, на основании "научного" анализа которого, с помощью вполне профессиональной прикладной математики, делаются предсказания об исходе деловых операций и политических процессов, планируются семьи и объясняется наличие тех или иных эмоциональных состояний. Можно было бы считать такую картину результатом деятельности группы мошенников, если бы не тот факт, что спрос опережает предложение. Астрологические тексты потребляются в гигантских количествах, и можно смело утверждать, что при их отсутствии начнется массовый абстинентный синдром, распадутся семьи и рухнут финансовые рынки.
Наряду с обыденными есть и сложные интеллектуальные формы соединения/противопоставления разнородных практик. Например, отметим схожие взгляды Ролана Барта и Юрия Лотмана по поводу отношения поэзии и мифологического сознания. Барт описывает "мифолога" - субъекта, который способен исследовать современный миф, - а также утверждает, что именно поэзия благодаря своему исключительному положению в языке и владению метафорой способна стоять "над" мифом. Однако, в более поздних работах он изменяет свою точку зрения и говорит о невозможности выхода за пределы мифа. Лотман определяет в культуре три основные эпохи по принципу выбора главного инструмента отношения к миру. Это может быть миф (не отделяю себя от мира), поэзия (создаю художественный образ, метафору мира), наука (анализирую мир, конструирую его иерархию). Автор говорит о невозможности поэзии на мифологической стадии, поскольку метафора еще не существует, но сам же оспаривает такую точку зрения: "поэзия, как и наука, сопутствовала человечеству на всем его культурном пути. Это не противоречит тому, что определенные эпохи культурного развития могут проходить "под знаком" семиозиса того или иного типа"8.
Лотман говорит, что наше время - это не особый, следующий за логико-научным, период, а время сосуществование различных парадигм. Отметим, что такое соединение обычно называется эклектичным, но дело в том, что это определение (в значении "механическое соединение стилей" или "беспринципное сочетание воззрений") неправильно интерпретирует происходящее. Противоречивые периоды культурного развития (под которыми мы будем понимать эпоху мимесиса, модернизм, постмодернизм, неоконсерватизм, а также предшествующее им всем состояние "до культуры") соединяются в единую композицию с исключительной точностью, формальные признаки подгоняются друг к другу плотно, как элементы мозаики, на основании весьма строгой логики. Правда, логика не является полноправным верифицирующим инструментом, - если она доказывает определенный тезис, то применяется, а если противоречит ему, - то отвергается.
В заключение терминологического обсуждения призовем еще одно "мета", - расхожую метафору ничтожности человеческих завоеваний. Культурный слой тонок, и когда культура слетает, остается звериная сущность. В нашем случае все наоборот - мы наблюдаем тонкий слой симуляции на теле традиционной культуры. Если его убрать, уничтожить, останется ли само тело, непогрешимое, как торс Аполлона в музее классического искусства? Увы, под слоем симуляции уже ничего нет, мы наблюдаем своеобразный скин-эффект, все процессы происходят в этом слое. Да и античная статуя была отшлифована скульптором только снаружи. Ее внутренность, недоступная нашему взору, не актуальна. Неважно, грубый ли там камень или из экономии материала скульптор сделал ее полой при отливке. Эту поверхность-"эпи", которая представляет собой тонкий слой симуляции на теле несуществующей реальности, надо беречь и изучать - как то единственное, что у нас осталось от традиции и классики.
андрей великанов > симулякр ли я дрожащий или право имею > то, что после физики